Ноктюрны (сборник) - Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк

– Удивительно то, что муж мог допустить подобную вещь… – говорил помощник бухгалтера, толстенький веселый человек. – Ведь родная дочь, и вдруг…

Семен Васильевич даже вздрогнул и начал прислушиваться, что о нем говорят. Конечно, это о нем…

– Я бы ее убил, эту змею, – возмущался невидимый голос. – Ну жена, ну что же из этого? Слава Богу, мы живем в девятнадцатом веке… А еще образованная женщина!

Разговор шел о судебном процессе, который разбирался в петербургском окружном суде. Дело было сенсационное, потому что судились за истязание ребенка интеллигентные люди. Все газеты кричали об этом деле. Семену Васильевичу начинало казаться, что и процесс, и газетный шум, и эти разговоры по его поводу – все это делалось ему в пику. Он уже видел себя на скамье подсудимых в самой жалкой роли попустителя-мужа. Это его обвиняют все, потому что он мужчина и не должен был допускать в своем доме преступления.

Даже во сне Семен Васильевич видел себя на скамье подсудимых и говорил «последнее слово», обращаясь к присяжным заседателям. И его осудили, и ему больше всего было жаль Анну Федоровну, которая сидела в публике и улыбалась.

IX

Последний период беременности прошел для Анны Федоровны особенно тяжело, и тяжело не в физическом отношении, а в нравственном. У нее являлись настоящие галлюцинации. Дело в том, что Анну Федоровну неотступно преследовала мысль о первой жене Семена Васильевича. Ведь он ее любил, и ласкал, и так же ухаживал, как сейчас ухаживает за ней. Нет, гораздо больше, потому что тогда не было Настеньки… Разве она, Анна Федоровна, могла бы любить второго мужа, и разве первый не стоял бы вечно перед ее глазами, как единственная мерка для сравнений? Ей казалось, что ревнивая тень этой первой жены наполняет собой весь дом, она даже слышала ее шаги и не раз, по ночам, чувствовала, как кто-то наклоняется над ее изголовьем. Анна Федоровна напрягала все силы, чтобы отогнать от себя эту больную мысль, но все было напрасно. Теперь она часто призывала к себе Настеньку, велела ей неподвижно сидеть на стуле и с мучительной пытливостью рассматривала ее, точно хотела угадать по ней свою предшественницу, ее физический склад, привычки, недостатки, всю душу. Ей хотелось открыть, что она была нехорошая, злая и не любившая мужа женщина, точно в этом могло заключаться ее собственное оправдание.

Настенька вся холодела, когда слышала голос Анны Федоровны, и переживала страшную пытку, сидя перед ней на стуле. Девочке казалось, что мачеха ее непременно убьет, как говорила няня Гавриловна. В детских глазах было столько страха, что это бесило Анну Федоровну.

– Что ты на меня смотришь, как волчонок?

– Я, мама…

– Молчать!.. Я знаю, что вы все здесь ненавидите меня… Сиди смирно и сделай ласковое лицо.

У Настеньки показывались на глазах слезы, и это окончательно бесило Анну Федоровну.

– Ты это о чем ревешь? Что я тебе сделала… ну, сейчас? Ты негодная девчонка… злая… Убирайся вон!

Этих детских слез Анна Федоровна не могла переносить и выгоняла Настеньку из комнаты. Ей казалось, что девчонка нарочно изводит ее своими слезами. Что можно было сказать на эти слезы, чем оправдать себя? Боже мой, ведь умирают же другие дети, а Настенька осталась жива тогда, во время болезни девочки, эта мысль не приходила ей в голову, а сейчас она любила думать на эту тему. Да, было бы хорошо… Как радовался Семен Васильевич, когда родилась вот эта Настенька, как ее пестовал, как ждал первой детской улыбки, первого детского слова – в нее был заложен целый капитал отцовской любви, и этот капитал не повторится, как всякая радость. Близившееся материнство казалось Анне Федоровне чем-то особенно обидным, как повторение уже пережитого, как только тень миновавшего настоящего, как подделка под настоящее счастье. Эти первые отцовские радости уже были пережиты, и ей доставались объедки…

Старушка Маргарита Егоровна бывала теперь у дочери почти каждый день и часто оставалась ночевать. По некоторым мелочам она смутно догадывалась, что между молодыми супругами что-то такое произошло, а что именно – она никак не могла догадаться, да и не старалась. Ее беспокоило только то, что Семен Васильевич казался таким озабоченным, а затем, что в доме не было тех разговоров, какие ведут в подобных обстоятельствах. Даже такой капитальный вопрос, как пол будущего ребенка, оставался открытым.

– Аня, ты кого желала бы иметь: мальчика или девочку? – осторожно спрашивала Маргарита Егоровна.

– Ах, мама, не все ли равно?..

– Однако… Все матери желают иметь сыновей.

– У каждого свой вкус… Мне кажется, что это, просто, смешной вопрос.

– Не понимаю я вас, Аня…

Старушка даже сердилась на такое равнодушное отношение к такому серьезному делу и потихоньку отводила душу только с Варварой Васильевной, приходившей проведать невестку. Они уходили в столовую и там вели тихие, задушевные разговоры по целым часам. Но и здесь Маргарита Егоровна чувствовала что-то недосказанное. Видимо, что Варвара Васильевна все знала и только отмалчивалась. Она вообще являлась в дом с каким-то виноватым лицом и почему-то сильно смущалась, когда встречала брата.

– Да что такое случилось? – спросила раз Маргарита Егоровна, потеряв всякое терпение. – Все вы от меня что-то скрываете…

– Ничего особенного, Маргарита Егоровна. Просто, Аня не поладила со старухой-нянькой и прогнала ее, а я приняла ее к себе. Брат на меня и сердится. Самая обыкновенная история… Варвара Васильевна сама старалась верить своим словам, как больной, который утешает самого себя выгодными объяснениями. В сущности, она боялась одного, именно, серьезного объяснения с братом, которое откладывала день за днем. Но объясниться было необходимо. Судьба Настеньки не давала покоя Варваре Васильевне, и откладывать это объяснение было преступлением. Конечно, самым лучшим было бы то, когда Семен Васильевич заговорил бы первым, но он, видимо, этого избегал.

Уловив момент, когда они остались вдвоем, Варвара Васильевна решилась заговорить первой.

– Сеня, ты, вероятно, догадываешься, что я хочу тебе сказать?..

Он весь точно съежился и посмотрел на нее исподлобья.

– Именно?

В тоне его голоса слышалась сухая нотка, не предвещавшая ничего хорошего. Но отступать было поздно.

– Дело в том, Сеня, что… Одним словом, отдай мне Настеньку. Пусть она живет у меня, как прежде жила…

Семен Васильевич сухо засмеялся, съежил плечи и ответил:

– Да, я этого ожидал, но думал, что ты будешь тактичнее…

– Я ничего обидного не сказала, Сеня!

– Нет, ты знала, что это будет обидно… Поставь себя на место Анны Федоровны и подумай, что значит твое