Ноктюрны (сборник) - Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк

Но достаточно было ему войти в комнату, как это настроение сейчас же исчезало. Она преследовала его на каждом шагу и изводила, главным образом, самыми бессмысленными пустяками, а особенно Настенькой, к которой придиралась за всякие пустяки.

Раз она довела его до такого бешенства, что Семен Васильевич, не помня себя от бешенства, ударил ее и вытолкал из столовой. Это была ужасная минута… Когда Семен Васильевич опомнился и пришел в себя, его охватил ужас. Вот именно так убивают людей… Одна минута безумия, и все кончено. В ответ на это оскорбление Анна Федоровна заперлась в своей спальне на целых три дня и не откликалась ни на какие жалкие слова, которые Семен Васильевич говорил, стоя у дверей. Он знал только одно, что Анна Федоровна никому не выдаст своего позора, даже родной матери. К счастью, во время этой ужасной сцены в столовой не было Настеньки, и все произошло с глазу на глаз.

– Вы меня напрасно били, – говорила Анна Федоровна, появившись на четвертый день к обеду. – Я и без того умру… Вы будете счастливы, что избавитесь от такой змеи.

– Анюта, что ты говоришь?

Он просил прощения на коленях, целовал ее ноги и унижался в течение нескольких дней.

– Мне совсем не было больно, когда вы меня ударили, – спокойно объясняла она. – И я жалею, что вы тогда не убили меня. Может быть, это было бы лучше… Ведь простых баб бьют, значит, это в порядке вещей. И французы и англичане тоже колотят нещадно своих жен…

Из этой беседы Семен Васильевич понял только одно, именно, что жена притворяется и что при первом случае отмстит ему. Такой случай не заставил себя ждать. Прошло еще три дня. Вернувшись на четвертый к обеду, Семен Васильевич застал такую сцену: Анна Федоровна тащила плакавшую Настеньку за руку к себе в спальню и по пути шлепала ее по спине рукой.

– Анна Федоровна, оставьте девочку…

Вместо ответа, Анна Федоровна с дьявольской ловкостью выдернула девочку из отцовских рук и утащила к себе в спальню. Дверь сейчас же была заперта на ключ.

– Мама, не буду!.. – послышался голос Настеньки, а затем детский визг.

– Анна Федоровна, оставьте девочку, а то я выломаю дверь!..

Визг перешел в рыдания. Семен Васильевич схватил табуретку от рояля и принялся бить ею в дверь.

– Мама, милая мама, не буду… не буду!..

– Анна Федоровна, я позову дворников!.. Я приглашу полицию… я…

Это было что-то невозможное, сумасшедшее. Семен Васильевич бегом отправился в кабинет, принес оттуда массивную чугунную плевальницу и принялся ею выбивать дверь. Детские крики в спальне прерывались тяжелыми ударами, но дверь была крепка и не поддавалась. Семен Васильевич начал бросать в нее стульями, канделябрами, всем, что попадало под руку.

– Я ее сейчас буду колотить головой об стену… – послышался голос Анны Федоровны.

Наступила страшная минута. Селен Васильевич вспомнил про револьвер большого калибра, спрятанный в письменном столе, и ринулся за ним. Но на дороге он опомнился, схватил себя за волосы и бросился с рыданиями на диван. Не оставалось никакого сомнения, что она сошла с ума, да и он вместе с ней… Господи, разве это жизнь? Разве он когда-нибудь думал так жить?

– За что?! – спрашивал он громко. – Кому и какое зло я сделал?..

Он несколько раз подкрадывался к спальне жены, но там было тихо, как в могиле. Жива ли она? Что с Настенькой?

Мысли в его голове пересыпались, как каленые уголья. Ему было больно думать. А потом охватывал стыд человека, привыкшего уважать и себя и других.

Часа через три была выпущена Настенька. Он бросился к ней и утащил к себе в кабинет.

– Тебя больно била мама?

– Больно, папа…

На одной щеке у девочки была царапина, на противоположной припух глаз, волосы были в беспорядке. Его первой мыслью было сейчас же отвезти девочку к тетке, но как увезти в таком ужасном виде, а потом нужно окончательно объясниться с женой. Не было сомнения, что эта ужасная ненависть к ребенку, вспыхнувшая в ней пожаром, находилась в органической связи с беременностью. Он припомнил, что даже где-то читал именно о таком случае и еще посмеялся над шальной фантазией романиста. Вот тебе и фантазия…

– Что я буду делать?!. – повторял он в отчаянии, шагая по кабинету.

Ответом послужила записка, которую подала горничная.

«Вы сами виноваты во всем и доведете меня до того, что я ее убью. Если вы ее уведете куда-нибудь из дому – я ухожу навсегда».

Что было делать?

Семен Васильевич чувствовал себя настолько разбитым, что не пошел на другой день на службу. Это, кажется, было еще в первый раз, как он поступил на свое место в банке. В проведенную без сна ночь он придумал только одно, именно, что следовало обратиться к доктору-психиатру, так как, без сомнения, она была больна. Но, все-таки, как тяжело тащить свою домашнюю беду в люди… Ему было жаль и Настеньку и жену. Ведь с этими женщинами для него было связано все будущее, и он так любил думать о них, заботиться, доставлять удобства и маленькие удовольствия. Теперь он вперед оплакивал Настеньку, которой все равно не жить с отцом. Конечно, период беременности пройдет, а вместе с ним минует и непонятное ожесточение. Но в жизнь вошла все-таки страшная рознь, которой не забыть.

При мысли о Настеньке у Семена Васильевича начинала кружиться голова. Где будет жить этот несчастный ребенок, который при отце останется без отца? Что она будет думать о нем, когда вырастет большая? Какие люди будут иметь на нее влияние, кто внушит ей хорошие, честные мысли?

– Бедная, бедная… – шептал несчастный отец, хватаясь за голову. – Бедная моя девочка…

Разойтись с женой сейчас, другими словами, выбросить ее беременной на улицу – это было выше его сил. Когда не будет Настеньки, она успокоится и придет в себя. Конечно, она в лице этой девочки видит его прошлое и страшно ревнует к этому прошлому. Когда он женился во второй раз, то должен был подумать об этом заранее. Ведь это же вечная история мачехи, которая везде одинакова…

Потянулась ужасная жизнь, полная каких-то тяжелых предчувствий, точно было мало настоящей беды. Уходя на службу, Семен Васильевич испытывал самое угнетенное состояние. Он сделался мнительным и видел то, чего раньше не замечал. Раз, проходя мимо кухни, он слышал, как сказала кухарка:

– Не избывай постылого, приберет Бог милого…

Конечно, это относилось прямо к нему, и, вдобавок, вот эта самая кухарка была совершенно права.

В другой раз, сидя