Ноктюрны (сборник) - Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Гавриловна, во всем виновата ты одна, – быстро заговорил Семен Васильевич, не глядя на старуху. – Да, ты, ты, ты… потому что ты настраивала девочку против мачехи. Да…
– Известно: мачеха.
– Молчать… И вот до чего довела… Ты знала, что делаешь. Одним словом, нам нужно расстаться…
Он достал бумажник, отсчитал следующее няне жалованье, молча подал деньги старухе, повернулся и вышел.
– Еще помянете меня, барин… – донеслось ему вслед.
Он остановился, хотел вернуться, но махнул только рукой и ушел к себе в кабинет.
Ни барин ни барыня не стали обедать. Плита топилась до самого вечера, и все кушанья остались. Горничная ходила на цыпочках. Она говорила с кухаркой шепотом.
– Хороши господа, нечего сказать… Вот какую выставку сделали старухе-няньке, а еще самого барина вынянчила. Чего только и ждать нынче от господ… Стыда у них нет…
Семен Васильевич пожалел в тот же день, что сгоряча отказал няньке. Нужно было ей сделать строгий выговор, заставить просить прощения у барыни, и все бы уладилось само собой. Женские обиды, самые страшные, сплошь и рядом кончаются ничем. В своей ошибке он убедился в тот же вечер, когда пред сном пошел в спальню с твердым намерением помириться с женой.
– Я отказал няньке… – заявил он в виде извинения.
Анна Федоровна молчала. Она по-прежнему лежала на кровати с стиснутыми зубами.
– Я разобрал все и нахожу, что кругом виновата именно старуха.
– Да? Как вы любезны… – ответила Анна Федоровна. – Теперь эта виноватая старуха сидит у Варвары Васильевны и рассказывает про мое зверство. Очень хорошо.
– Что же я мог сделать другое? Наконец, ты давеча сама ее выгнала… Вообще я ничего не понимаю…
Это было второй ошибкой, как впоследствии Семен Васильевич убедился горьким опытом. Ему ни в каком случае не следовало идти к жене с этими дрянными извинениями, а следовало выдержать характер до конца. Так примирения и не состоялось, и Семен Васильевич ушел к себе в кабинет, не простившись с женой.
Укладываясь спать в кабинете, Семен Васильевич думал о том, что все дело следовало повести совершенно иначе, именно ехать сейчас же к Маргарите Егоровне и объяснить ей все. Конечно, мужская гордость возмущалась вмешательством третьего лица в чисто-семейное дело, а с другой стороны, Маргарита Егоровна, хотя с некоторыми дипломатическими предосторожностями, в конце концов, по естественному материнскому чувству, приняла бы сторону дочери, но все-таки это было единственным исходом. Вообще получилось нелепое и скверное положение.
На другой день он встретился с женой за утренним чаем. Оба все время промолчали. Настенька сидела тут же и тоже молча пила свое молоко. Семен Васильевич по лицу жены заметил одно, что в течение ночи она нисколько не одумалась и продолжала оставаться в том же ожесточенном настроении.
– Что же, мы возьмем другую няньку? – спросил Семен Васильевич, отправляясь на службу.
– Это для чего? – удивилась Анна Федоровна. – Совершенно излишние нежности.
– Тогда нужно искать гувернантку…
– Вздор. Я понимаю, что вы готовы назло мне сделать все. Раз вы наймете гувернантку, все закричат: вот мачеха, которая сама не хочет заняться падчерицей. О, я отлично вас понимаю, Семен Васильевич…
Что было тут говорить? Семена Васильевича удивляло больше всего то, что все случилось как-то вдруг и без всякой причины. Он не узнавал жены, этой рассудительной и корректной немочки, которую так любил.
Нелепое положение продолжалось целых три дня. Анна Федоровна продолжала удерживать за собой позицию и подавляла Настеньку своим молчаливым пренебрежением. Бедный ребенок как-то сразу притих и потерялся. Девочка не жаловалась и не плакала, но Семену Васильевичу казалось, что она уходит от него все дальше и дальше, и его отцовское сердце болело тоже молча. Он теперь чувствовал, как жена следит за каждым его движением ревнивыми глазами, и старался при ней не проявлять прежней нежности к дочери, чтобы не возбуждать напрасно ее.
Эти ужасные дни разрешились совершенно неожиданно. Раз, вернувшись со службы, Семен Васильевич застал у себя Маргариту Егоровну, приезжавшую к ним не часто. Старушка прихварывала и считала поездку на Николаевскую целым путешествием. По озлобленному выражению ее лица он догадался, что Маргарита Егоровна все знает, и у него захолонуло на душе.
– Мне с вами нужно серьезно поговорить… – заметила старушка, когда Анна Федоровна вышла из комнаты.
Он этого ждал и приготовился к неприятному объяснению. Они ушли в кабинет, и Маргарита Егоровна притворила за собой дверь.
– Вы, конечно, знаете, что Аня в таком положении… – начала она, с тревогой глядя на него.
– Аня?!.
– Разве она вам ничего не говорила? Впрочем, молодые женщины всегда стесняются…
Он бросился обнимать тещу. О, у него с души свалилась целая гора! Теперь было все понятно, решительно все.
VIII
Радость этого открытия продолжалась не долго. Анна Федоровна оставалась по-прежнему в своем ожесточённом настроении и смотрела на мужа каждый раз такими злыми глазами. Теперь он решительно ничем не мог ей угодить, несмотря на все старания, и чувствовал только одно, именно, что она ненавидит его. Преследование Настеньки являлось только предлогом сделать ему самую большую неприятность.
Раз он со всеми предосторожностями заявил жене:
– Я думаю, Аня, отправить Настеньку к тетке… Это, конечно, на время, пока… то есть я хочу сказать…
– Я этого ожидала!.. Вы хотите наглядно показать вашей сестре, как мачеха выгнала вашу дочь из дому?!. Кстати и Гавриловна живет там… Оно уж заодно.
– Гавриловна живет у сестры, потому что вынянчила ее, как и меня.
– О, я отлично все понимаю! Не беспокойтесь объяснять… Если бы вы действительно – не любили, а просто уважали меня, то этого никогда бы не было.
– Аня, Бог с тобой, опомнись. Что ты говоришь? Наконец, какое я имею право вмешиваться в дела сестры? Она самостоятельный человек и знает, что делает…
– Именно знает, что и требовалось доказать. Но падчерицы я им не отдам… Она будет жить вместе с нами, если вы не хотите, чтобы я ушла из вашего дома навсегда.
Получилось самое невозможное положение, не поддававшееся никаким разумным объяснениям. Анна Федоровна решительно ничего не хотела знать. Это был совсем другой человек, не узнававший самого себя. Оставаясь одна, Анна Федоровна часто раскаивалась в своем поведении и несколько раз хотела раскрыть всю душу мужу.
