Солнце в зените - Шэрон Кей Пенман

'Меня с юным господином разбили, когда моя лошадь получила стрелу в глотку. Но при последней встрече он крепко сидел в седле и направлялся к деревушке, не увлекая за собой и намека на погоню. Сопровождавшие его люди не позволят нанести принцу вред, насколько хорошо я их знаю. Думаю, вероятнее всего, ему удалось скрыться'.

Клифтон выдохнул торопливую благодарственную молитву. Одли последовал его примеру. Но тут же из тьмы позади раздался голос, незнакомец резко объявил: 'Нет... не удалось'.

Все обернулись к крохотной часовне Святого Дитя, к тяжело дышащему неизвестному, лежавшему напротив алтаря. На его одежде был прикреплен знак убитого графа Девона, а лицо посерело от изнуренности, не предполагавшей других чувств, кроме как безразличия. Он продолжал терять огромное количество крови, по-видимости, также не тревожась об этом, как равнодушен казался описываемый человек к враждебным взглядам, что притянул к себе своей новостью.

Одли первым подал голос. 'Что вам известно о принце? Скажите нам, Бог помилует вас, если вы солгали!'

Мальчишка, ибо сейчас спасшиеся заметили, что он едва вышел из подросткового возраста, принял угрозу с беззаботным равнодушием. Взирая на Одли глазами, потерявшими все признаки возраста, юнец коротко произнес: 'Он мертв'.

Слова не раньше огласили здание, чем Гауэр бросился вперед с возгласом, одновременно вмещающим и вопль, и проклятие.

'Ты лжешь! Сгнои Господь твою душонку, ты лжешь!'

Несколько человек схватило его, прежде чем Гауэр смог добраться до подростка, который, тем не менее, чуть шевельнулся, безразлично взирая на сопротивляющегося меченосца принца, поваленного на замощенный плиткой пол, где внезапно обмяк, начав испускать сотрясающие его бесслезные рыдания.

Встав на колени рядом с Сомерсетом, Одли заметил бьющую того дрожь и настойчиво переспросил: 'Молодой человек, вы уверены? Ради Христа, подумайте, прежде чем ответить!'

'Я лично видел, как это произошло', сухо ответил парень без какого-либо проявления интереса. 'Мертвы и принц, и его охрана. Убийство совершили люди герцога Кларенса, загнав своих жертв к вон той монастырской мельнице'.

Он начал немного волноваться, казалось, впервые почувствовав причиненное им горе. Глаза устало скользнули по Одли, остановившись на превосходящем по возрасту человеке с непонимающим сочувствием из-за того, что молодой человек не в силах был разделить. Он кашлянул, с усилием добавив: 'Смерть наступила быстро... Какие-то минуты...' Повторный кашель паренька на этот раз оказался кровавым.

Спустя какое-то время беглецы снова стали переговариваться, голосами, успокоенными, ибо так требовала вся окружающая обстановка. Одли устроился на полу, на какой-то момент устремив взгляд в пространство, не направляя его куда-либо конкретно, как и свои мысли. Посмотрев, в конце концов, на Сомерсета, он увидел, что тот сгорбился, наклонясь вперед и спрятав лицо в ладонях. Бофор не издал ни звука, но Одли нагнулся и с неожиданной мягкостью погладил его согбенную голову, не отнимая руки, когда Сомерсет вдруг разрыдался.

Сняв шлем, Эдвард опустился на колени у ручья, носящего имя Свилгейт (Омывающие ворота - Е. Г.), в действительности, гасящего всякое желание испить из его глубин. Вместо этого он предался роскоши плеснуть водой себе в лицо и на голову. Невозможно было вспомнить случая изнуренности, сравнимой с испытываемой сейчас. Никогда тело так не противилось силе воли, - боль скрутила спазмами бедра, впиваясь в основание позвоночника. Дыхание перестало являться обязанностью организма, не нуждающейся в обдумывании, оно давалось значительным трудом, так как ребрам пришлось испытывать беспощадные удары, и даже легкое давление воздуха, попадающего в легкие, было достаточным для возникновения в них пульсирующей боли. Губы обнесло белым налетом, глаза покраснели, воспалившись от пота и грязной пыли. Загрубел голос, словно укутавшись в усталость. Но и счастья, равного чувствующемуся сейчас, Эдвард раньше не знал, - чистого и совершенного, неповторимо единственного от укрепившегося смысла обновленной радости жизни, солнечного света, прохлады стекающей по раздраженной коже воды, струящейся с волос на шею.

Как только Эдвард успокоился, позаботившись о своем искалеченном белом коне, он решил остаться здесь, на берегу ручья, в ожидании новостей о раненых и мертвых, о руководителях ланкастерцев. Монахи неслышно сновали позади, перешептываясь о нежелании короля обязать солдат к дружелюбным переговорам или поддразнить некоторых, особо дерзких. Им в голову не приходило, что Его Величество может оказаться столь доступен в общении, как этот человек, что стоял перед ними, кормя яблоком серебристо-серого скакуна и передавая монастырскую флягу с дорогим вином юноше, вышедшему вперед затем, чтобы заговорить. Смельчак начал робко, ибо он покинул родной Уилтшир лишь две недели назад, пешком добираясь на север, в страхе опоздать внести свой вклад, сразившись на стороне Йорка. Окинув себя беглым взглядом, - покрытого засыхающей густой кровью, кажущейся отсветом странной ржавчины лат, испорченных зазубренными царапинами, следами нанесенных ударов, Эдвард кивнул и важно произнес: 'О, вижу, ты не хотел этого пропустить, парень!' Затем его разобрал смех, продолжавшийся до тех пор, пока ноющие ребра не стали угрожать вонзиться в сердцевину разрывающихся легких.

Этим утром Эдвард получил больше, чем ценное вино. После боя он посвятил в рыцари большое количество людей, и думал, как оказать им почести выше, попав под впечатление зрелища умирающих за него при Тьюксбери смельчаков. Благодаря этой только что одержанной, славнейшей в его жизни победе, король мог позволить себе великодушие, намереваясь щедро вознаградить свою армию. Джон Говард устроился на земле, у его ног, лишившись всякого упивания молодостью. Говард дышал, подобно голодающему, для которого воздух являлся желанной пищей. Эдвард посмотрел на него. Чего бы он не сотворил сейчас ради таких, как Джек, кто последовал бы за ним даже в ад при малейшей на то необходимости. Или ради таких, как Уилл. Помимо прочего, ради Дикона, кто снова оказался там, где в нем отчаянно нуждались.

Задолго до полудня Эдварду предоставили отчет о драматических последствиях размеров его победы. Сейчас потери могли быть только приблизительно подсчитаны, но казалось очень похоже, что число погибших со стороны йоркистов составляло, в худшем случае, около четырехсот человек, тогда как