Иван Кондарев - Эмилиян Станев

— Кто кашу заварил, тот пусть и расхлебывает, — сказал ротмистр, затягиваясь сигаретой и покручивая задумчиво ус. — Сопротивляться армии? Да вы в своем уме? Село ваше отравлено бунтарством, противогосударственными идеями. Вы заражены коммунизмом, как… как малярией. Зачем вы держали того учителя, а?

— Молодежь это, господин капитан.

— А вы, старые, для чего? Какая же вы будете власть в селе, если молодежи боитесь? Или только проценты с розданных денежек собирать хотите, а? Удовольствия не портить, интересы свои блюсти — вот вы чего хотите, а государство — пусть его собаки съедят! Моя бы воля — наложил бы на вас контрибуцию, да, может, так оно и будет. Контрибуция — своего рода штраф в пользу государства. Ну, завтра увидим, пожалуй придется оштрафовать село. Бой вести больше не будем, а тех, кто убежал в горы, объявим разбойниками. Они и в самом деле разбойники, — сказал ротмистр.

Балчев поднялся.

— Чего они хотят, господин ротмистр?

— Да вот говорим об общинных делах. Ведь с завтрашнего дня им придется селом управлять.

— Так вот, ржавые мундштуки, ружья сдадите все до единого! У вас ведь еще и на чердаках припрятаны! Кто не сдаст, пусть на себя пеняет) — Балчев шагнул к высокому крестьянину, стоявшему с шапкой в руках. Крестьянин испуганно отшатнулся. — Вешать вас надо, все вы негодяи!..

— Поручик Балчев, вернитесь на свое место! — строго сказал ротмистр. — Завтра придется вправлять им мозги, — продолжал он, проводив крестьян до лестницы и задержавшись там немного. — Скоты. Боятся ведь, а должны управлять селом… Ну, господа, яйца стынут. И ракия ждет. — Он повеселел и хлопнул в ладоши.

Белокурый подпоручик наполнил рюмки. Поручик Фтичев вернулся и подсел к столику. Балчев выпил свою рюмку одним духом и мрачно уставился в стену. Костадин не мог отказаться, надо было чокнуться с ним и с другими. Чтоб им не сидеть по-турецки, хозяин принес низенькие стульчики. Керосиновая лампа синего стекла с зеркальцем тихо и печально освещала побеленную горницу, напоминая о мирных праздничных ужинах, о сокровенных женских мечтах, вытканных в узорах всех этих половичков и подушечек, в белых розах и зеленых ветках большого пушистого ковра. Задернутые занавесочки на низких окнах тонкой, нежной пеленой отделяли эту комнату от внешнего мира. Толстые дубовые балки на потолке — на одной из них висел пучок прошлогодних пшеничных колосьев — смотрели на все это сверху как немые свидетели, испокон веку безмолвные и равнодушные ко всему.

Вторая сноха принесла столик побольше, чтоб поставить на него противень с жареным козленком. Это была красивая круглолицая крестьянка. Забрасывая то и дело за спину свои непослушные косы и тяжело ступая по коврикам сильными ногами, она со стыдливым любопытством ловила взгляды офицеров и как будто уносила их с собой. Когда она вышла, сигналыцик на веранде даже присвистнул от восхищения.

Внимание Костадина было целиком поглощено поручиком Балчевым. Балчев пил рюмку за рюмкой, не чокаясь и даже не замечая этого, но Костадину было ясно, что он не опьянеет. Что-то мешало его сознанию поддаться действию алкоголя; видимо, та темная сила сжигала его. Сначала он пытался говорить о своих Балканах и о том, что никак не мог предугадать намерений мятежника, но, заметив, что его не слушают и что ротмистр предпочитает рассуждать о выглевеком учителе и о том, надо ли накладывать на село контрибуцию, он набросился на мед. Он заедал его сотами, сплевывая вощину в ладонь; на подбородке его, словно янтарь, блестела капля меда, глаза погасли. Жаркого он почти не ел и сердито замкнулся в себе, полный презрения к окружающим. Но ненадолго. Как только подали вино, Балчев вскочил, держа в руке стакан.

— Господа! — крикнул он, угрожающе ощупывая взглядом лица своих товарищей. — За Болгарию, господа! За наше любимое отечество! За его величество царя, за армию и за ее спасительную миссию — ура!

— Аминь, — подхватил Андон и стукнул пустым стаканом о стол. — И к чертовой матери всех наших врагов — внешних и внутренних! Ведь так, господин ротмистр?

— Скверно, что нет телефона и мы не можем связаться с равнинными селами и со штабом. Завтра рано утром надо будет седлать коней и решать, кого из арестованных отправить в город, а кого освободить. О тех же, что сбежали в горы, пусть думает полиция, — сказал ротмистр, пытаясь продолжить прерванный Балчевым разговор и обгладывая хрящик.

— И у меня нет приказа преследовать их, — сказал белокурый подпоручик.

— Разрешите остаться? — обратился с порога командир третьего взвода, плечистый поручик с черными усиками. — Обо мне и не вспомнили, господин ротмистр, — добавил он с укоризной, отыскивая глазами свободный стул.

Ротмистр недовольно поглядел на него.

— Семеро одного не ждут. Где это вы задержались?

— Снимал с вахмистром амуницию с убитых лошадей. Надо было пристрелить одну кобылку, раненную в пах. И солдат мой один ранен — навестил его. В селе тихо, — добавил он шутливо. — Капитану Колеву нехорошо, он просит воды.

— Отравы дайте ему! — проворчал Балчев.

— Следовало бы его еще сегодня вечером отправить в город, — сказал поручик.

— На что он жалуется?

— На боль в голове и на то, что его не перевязали. Он весь в крови. Крестьяне, я думаю, присмотрят за ним, они его не оставят.

— Утром пораньше положите его в повозку и отправьте под конвоем в город. Поручик Балчев, а вы переборщили, — сказал ротмистр, сердито швырнув в противень кость и вытирая руки о скатерку.

Балчев вскочил. Шпорой ои зацепился за стул и опрокинул его.

— Господин ротмистр, я протестую! — крикнул он и бросил на командира эскадрона исступленный и скорбный взгляд. — Пожалуйста, накажите меня… как вам угодно… но я, я, господин ротмистр, делал все с сознанием, что это нужно для спасения отечества… С каждым, кто приносит Болгарии несчастье… я не стану церемониться ничуть! Ведь он подлец… его надо было застрелить сразу же, на месте! И ежели вы, господин ротмистр, жалеете этого предателя, для которого присяга ничего не значит, вы меня тем самым освобождаете от всякого подчинения и помогаете врагам его величества и Болгарии!

— Поручик Балчев, вы пьяны, — побагровев, сказал ротмистр и нахмурился.

Подбородок Балчева задрожал, по лицу его пробежала нервная судорога.

— Я не пьян, господин ротмистр! Я оскорблен. В высшей степени оскорблен! Моя офицерская честь и достоинство… Я возмущен, у меня тут… в груди все кипит и возмущается! Вы понимаете, господа, за Болгарию…

У меня болит душа… меня это мучит, господа! Встать! — крикнул он властно. — Встаньте, господа, и выпьем за спасение нашего отечества, которое унижают уже столько лет разные предатели, коммунисты и дружбаши, своим ядом отравляют душу народа!.. За доблестный болгарский народ, если вы его действительно чтите! — почти орал он.

Первым встал Андон и чокнулся с Балчевым. Вино разлилось по руке Балчева, как кровь. Ротмистр взглянул на других офицеров и неохотно поднялся, кусая губы.

Андон поцеловал Балчева и наткнулся на поручика Фтичева. Балчев разбил свою рюмку о стену, известка отвалилась, и показалась серая, грязная штукатурка.

— За обновление Болгарии и за ее национальные идеалы! За его величество! Ура! — воскликнул белокурый подпоручик.

Хозяин принес целое ведерко вина и молча вышел.

Через полчаса поручик Фтичев, сняв куртку, отплясывал рученицу, вдохновляемый постукиванием вилок о поднос. Командир третьего взвода предпочел турецкий танец живота. Он бесстыдно вилял своими тощими бедрами, щелкал пальцами и выгибался то вперед, то назад, выставляя острые коленки так, что они, казалось, вот-вот прорвут обшитые кожей кавалерийские галифе.

Балчев пинком отбросил стул, чтоб положить конец пляске. Андон запел:

По коням, сабли наголо, в атаку!Марш-марш, вперед, ура!…Ведь смерть для нас ничто,Она пугает лишь врага.

Пол качался под ногами, топот разносился по всему дому. Лампа мигала, занавески беспомощно колыхались, словно пытались развеять табачный дым, наполнивший комнату. В комнату торжественно вошел серый кот; задрав хвост, он потерся о мин дер, на котором снова устроился ротмистр, и деликатно стащил с подноса кусок жареного козленка. Балчев пнул его ногой. Кот отлетел к самому порогу, жалобно замяукал и едва выполз наружу.

— Сломал ему хребет, — сказал белокурый подпоручик. Лицо его горело от выпитого вина.

Костадин сидел на трехногом стульчике у побеленной известью печки и пытался привести в порядок свои мысли. Он устал от шума, от дыма и усилий разобраться в чувствах, которые Балчев и остальные вызвали в его душе. Убийство крестьянина, мятежники, капитан Колев и все, что произошло и происходило в селе, угнетало его, и он искал какого-то оправдания для себя. «Они офицеры, их этому учили в казарме. А почему крестьяне сопротивляются армии и что будет, если они не перестанут бунтовать? Но почему так получается? Что в этом хорошего — бить, убивать? — спрашивал он себя. — Пусть крестьяне темные, дикие, но нельзя же с ними так, нельзя… Похоже, мне не по силам разобраться во всем этом, а вот брату и посаженому все ясно как белый день. Раньше я ненавидел крестьян, не жалел их, а теперь не могу смотреть, как беснуются эти…»