Омут памяти - Александр Яковлев

Обострившееся зрение вело к пониманию, что власть видит в человеке всего лишь гвоздик-винтик, механическое средство, орудие. Универсальное и к тому же фантастически дешевое. Миражи таяли. Общество взрослело, и довольно быстро. Росло недоверие. Следом шагал цинизм. Он был еще не очень заметным по сравнению с тем, каким стал полвека спустя, в 1980 — 1990-е годы. Но уверенно становился социальным явлением.

Если говорить о развитии общественного сознания в целом, то былой идеализм и романтические надежды поджидали трудные испытания. К середине 80-х годов они подошли, едва волоча перебитые ноги. Мотор системы, то есть номенклатура, тоже начал барахлить и оказался в предынфарктном состоянии. Практицизм с годами становился все менее отличим от приспособленчества и прямого лихоимства, особенно со стороны чиновников, столь красочно воспетых русской классической литературой.

Поколение Горбачева с самого начала варилось в этом послевоенном котле. Когда закончилась война, ему было всего 14 лет. Не берусь судить о том, как складывалась личность Горбачева в юношеские годы. Разное говорят. В меру открыт и в меру коварен. Любопытен, но себе на уме. Общественник, но не лишен индивидуалистических замашек. Честолюбив без меры, но и трудолюбив. Цепкая память. Общителен, но настоящих друзей не было, точнее, не видел в них особой нужды. Так говорят.

Но что бы ни говорили, я убежден, что человек, сумевший добраться до первого секретаря крайкома партии, а затем и секретаря ЦК КПСС, прошел нелегкую школу жизни, партийной дисциплины, аппаратных отношений, паутину интриг, равно как и предельно обнаженных реальностей советской жизни, — этот человек не может не обладать особыми качествами.

Случайности случайностями, они бывали, но сама система партийной жизни действовала как бдительный и жесткий селекционный фильтр, закрепляя и развивая в человеке одни его качества, подавляя другие, атрофируя третьи. Все, кто вращался в политике того времени, упорно ползли по карьерной лестнице, приспосабливались, подлаживались, хитрили. Только степень лукавства была разная. Никто не просачивался во власть вопреки системе. Никто. И Горбачев тоже.

Но у него была особенность, отличавшая его от многих. Он хотел знать как можно больше, причем обо всем — полезном и бесполезном. Часто выглядел наивным, когда начинал говорить о вновь прочитанном, узнанном, искренне полагая, что никто еще не знает этого. Обычно "радостная" демонстрация знания в зрелом возрасте производит впечатление какой-то наигранности. Но она не отталкивает, подобное случается со всеми, кто жаден к знаниям. И это не укор, а скорее похвала, ибо речь идет о потребности новых знаний, что всегда подкупает.

Специфика советской школы жизни, на мой взгляд, состоит и в том, что пребывание "в начальниках" — больших или не очень — формировало особый образ жизни. Ее условности, правила игры, интриги и многое другое не отпускают человека ни на минуту, держат в постоянном напряжении, они вытесняют собой все остальное, подчиняют себе общение, досуг, мелкие повседневные привычки — словом, абсолютно все. Человек живет в особом мире, особом по многим признакам: с кем общается, к кому ходит в гости, чем увлекается, какие у него слабости и пристрастия, как одевается, где покупает самое необходимое.

Но если, скажем, попал под "неусыпное внимание" спецслужб, то все окружающие, когда узнавали об этом, делали соответствующие выводы, исходя из сугубо карьерных соображений. Начинали сторониться. "Неусыпное внимание" с легкостью могло испортить карьеру любому из номенклатурного класса. Михаил Сергеевич или не хотел, или боялся расстаться с этой общественной деформацией. Думаю, что побаивался. Вместо того чтобы разрушить ее, как государство в государстве, разорвать наконец пути сложившегося двоевластия, он начал заигрывать с ней, не понимая, что карательная служба никогда не станет опорой демократии, если ее не включить в жесткую систему закона.

В условиях партийно-чекистской "клетки" редкий человек может остаться самим собой. И чем дольше он живет в этом коллективном зверинце, тем все меньше замечает происходящие в нем самом перемены, пока наконец не начинает считать самого себя, свои взгляды, отношения, оценки вполне правильными и даже естественными. Постепенно они начинают совпадать с партийно-государственным мнением. Когда рабство вселяется в душу человека, он перестает ощущать себя рабом. Именно так и происходило со всеми нами, в том числе и с Горбачевым.

Еще один урок этой школы: человек рано или поздно понимает, с какой мощнейшей и всеподавляющей организацией имеет дело и насколько ничтожны его личные возможности. Чугунный каток. Нет необходимости повторять, что в объединенной корпорации "Партия — Государство — Карающий меч" человек даже не вечная песчинка, а просто возобновляемый ресурс — и не более того. Чтобы на уровне номенклатуры выжить в этой Системе, а затем добиться в ней каких-то перемен и сокрушить ее изнутри, надо очень хорошо знать эту Систему, все закоулки ее внутренних связей и отношений. Особенно ее штампы, чтобы потом их намеренно оглуплять, бесконечно повторяя. Не только состояние экономики, нищенская жизнь, техническая отсталость довели Систему до саркастического абсурда, но и пропаганда, с утра и до вечера утверждающая, что "все советское — самое лучшее".

Вспоминаю давнюю свою поездку в Краснодар. Я работал заместителем заведущего отделом в ЦК. Вижу на улицах города сотни лозунгов, в том числе лозунги, призывающие повысить продуктивность свиноводства, а также всего животноводства, птицеводства и прочей живности. А что, говорю, в городе государство тоже занимается животноводством и прочим? Нет, отвечают, это частники для себя выращивают. Тогда к кому обращены эти лозунги? Частник и сам позаботится о продуктивности. Лозунги сняли. Но потом я узнал, что через какое-то время город посетил Полянский — член Политбюро, отвечавший за сельское хозяйство. Он заметил отсутствие лозунгов, видимо, обиделся за городских коров, свиней и кур и приказал восстановить в городе сельскохозяйственную "наглядную агитацию".

Я смекнул тогда, что не следует препятствовать развитию потешной пропаганды, вызывающей насмешки. Доведенное до абсурда какое-то дело становится вовсе не абсурдом. Оно перевоплощается в другую жизнь — в жизнь сомнений и протестов. Что ни говори, а глупость прелестна. Как сейчас вижу лозунг в Ялте: "Вперед к коммунизму", а за деревянными воротами мусорная свалка.

Надо хорошо знать слабости системы, чтобы выдавать их за достоинства, знать ее очевидные поражения, чтобы изображать их как победы, знать ее развалины, чтобы преподносить их как технологические достижения. В этих условиях и возникло уникальнейшее советское явление, широко распространившееся в литературе, журналистике, общественной науке. Я имею в виду такие замечательные занятия, как междустрочное письмо, которым жило советское интеллектуальное сообщество, статьи-аллюзии — от них буквально "вскипали" партийные чиновники и цензура, когда их замечали. Да еще анекдоты. Советское время — это расцвет анекдотного остроумия и междустрочного письма.