Изгнанники, или Топ и Харри - Лизелотта Вельскопф-Генрих

с порванной в клочья кожей на груди. Глаза его были закрыты, щеки ввалились. Он не шевелился. Шаман отцепил ремень от столба, и воины понесли доблестного мученика в вигвам его отца. Там его уже ждала мать, чтобы позаботиться о его ранах. Ситопанаки осталась стоять рядом с Уиноной.

Рогатому Камню все еще не удавалось освободиться от ремня. Он продолжал Танец Солнца один. Сумерки перешли в полумрак ранней летней ночи. Солнце покинуло танцующего. Зажглись первые звезды. Рогатый Камень то и дело изо всех сил бросался назад, но ремни сидели слишком глубоко, и он никак не мог их вырвать из мяса.

Уже час танцевал он один вокруг столба. Толпа молча ждала. Кто-то пробормотал:

– Солнце наказывает его… Он лжец. За это он поплатится жизнью.

Эти слова быстро облетели толпу.

Уинона беззвучно шевелила губами, прикрыв рот ладонью. Она молилась. Она, как и все остальные, знала, что помочь Рогатому Камню имел право лишь один человек – шаман. По правилам обряда он мог отцепить от столба конец длинного ремня, если танцующий выдержал испытание и не потерял сознание. Он мог дать конец ремня всаднику, чтобы тот таскал беднягу, как на аркане, пока кожа на груди не порвется. Иногда, чтобы ускорить это, на спину ему прыгал какой-нибудь мальчик. Уинона знала это, но с болью в сердце видела, что шаман не собирался помогать Рогатому Камню. Она посмотрела на Маттотаупу. Наверное, ему было стыдно за сына, который прошел через это испытание не так успешно, как Горный Гром, или которого Солнце наказало, потому что он – лжец. Отец не видел, как славно его сын выдержал испытание на звание воина. Зато стал свидетелем его слабости перед лицом Великой Тайны, его позора перед представителями трех племен и их вождями, перед Татанкой-Йотанкой, перед Тачункой-Витко, перед Шонкой… Горящая Вода мог гордиться своим сыном, а Маттотаупе было уже не до веселья.

Рогатый Камень вдруг пошатнулся и упал на колени. Никто уже не верил, что он сам сможет освободиться. Он был прикован к жертвенному столбу, и, если шаман не вмешается, ему придется сидеть на привязи, пока ремень сам не выйдет из загноившейся раны или он не умрет.

У Рогатого Камня потемнело в глазах. Так же как боль жгла огнем его тело, последние остатки его воли вспыхнули ярким пламенем под воздействием мысли. Перед лицом грозившего ему обморока и унижения на глазах сотен людей он прикоснулся к столь ненавистному для шамана поясу из вампума. Он не мог предать заключенное в нем послание. Шаман, один стоявший вблизи жертвенного столба, возможно, подумал, что Рогатый Камень решил снять с себя пояс и покориться его воле. Но тот поправил пояс и выпрямился; тело его вновь повиновалось ему. В коленях снова появилась сила. Из груди вырвался какой-то звук. Никто не понял, что он означал, потому что это было семинольское имя.

Горный Гром, брат про́клятого шаманом Рогатого Камня, шатаясь, вышел из вигвама и громко запел песнь-молитву. Вместе с ним вполголоса запели шаманка ассинибойнов, Маттотаупа, Уинона и Ситопанаки.

Рогатый Камень услышал молитву и из последних сил в отчаянном прыжке бросился назад. Кожа порвалась с треском, от которого человеку со слабыми нервами сделалось бы дурно. Рогатый Камень рухнул на траву и застыл, словно мертвый.

Он не знал, что первым к нему поспешил Маттотаупа. За ним – Уинона, и никто не попытался задержать ее. Ни один из шаманов так и не подошел к Рогатому Камню, хотя тот выдержал испытание и жертвоприношение состоялось.

Зрители долго молча стояли вокруг. Потом медленно разошлись. По толпе прошел шепоток, легкий, как ветер: может, эта сила, с которой Рогатый Камень оторвался от жертвенного столба, была ниспослана ему не Великим Солнцем, не Великой Тайной, а злыми духами, которых всем нужно остерегаться? Вождь Горящая Вода отослал своего сына Горного Грома и дочь Ситопанаки в вигвам, чтобы они, чего доброго, не попали под власть этих духов.

Маттотаупа озирался, как окруженный голодными кровожадными волками бизон. Он видел Тачунку-Витко, к которому пылал необоримой ненавистью, видел черноногих, шаман которых хотел обречь его сына на позорную смерть у жертвенного столба. Они стояли и смотрели на него и на его сына. А потом повернулись и пошли прочь. Враги! Все они враги!

Он один понес сына в прерию, погружающуюся в ночной мрак. Только остановившись, чтобы передохнуть, он заметил, что Уинона идет за ним.

– Принеси одеяла, целебные травы и повязки для ран и приведи лошадей! – едва слышно произнес он хриплым голосом.

Но дочь поняла его. Маттотаупа не подумал о том, что буланый жеребец не пойдет ни за кем, кроме своего хозяина. Он не знал, что Уинона лаской и заклинаниями умела подчинить коня своей воле.

Вскоре пришла дочь с буланым мустангом и пегой лошадью Маттотаупы и принесла одеяла, одежду, повязки из лыка и целебные травы. Она намочила повязки, чтобы они плотнее прилегали к ранам. Когда брат в первый раз пошевелился, она дала ему пить.

– Это для него, – сказала она отцу, протягивая ему узкий длинный обоюдоострый нож, рукоятка которого была искусно вырезана в форме птичьей головы. – Священный нож. Горный Гром подарил его своему побратиму.

После этого она ушла. Она была девушка и не могла разделить жизнь, которую опять предстояло начать отцу и брату. Большой черный пес, пришедший вместе с лошадьми, помедлил, раздумывая, не отправиться ли ему назад, к вигвамам. Он тихо скулил и нюхал воздух. Наконец он улегся рядом с буланым.

Маттотаупа остался один со своим сыном. Он прислушивался к его дыханию и в то же время ловил каждый звук, доносившийся от вигвамов в лагере. Там царила суета. Кто-то уже разбирал вигвамы, чтобы еще до рассвета отправиться в родные прерии. Отвязанные полотнища из шкур хлопали на ветру, лошади нетерпеливо топтались на месте, выли собаки, раздавались чьи-то возгласы. Вскоре по прерии замелькали тени всадников, послышался топот копыт. Над землей высился звездный купол неба.

Маттотаупа был хорошо вооружен и готов к тому, что после окончания праздника и перемирия дакота нападут на него и постараются убить его и сына. Правда, убить беззащитного воина, принесшего жертву Солнцу, считалось позором, но он слишком долго жил на границе между бледнолицыми и краснокожими, чтобы верить в благородство врагов. Он напряженно всматривался в темноту и вслушивался в тишину, почти желая, чтобы Тачунка-Витко взял на себя позор и напал на них. В нем было достаточно ожесточения, чтобы в третий