Йерве из Асседо - Вика Ройтман

class="p1">Они посовещались, пока я опять ходила в ванную и полчаса стояла с головой под краном, и решили, что возьмут на себя такую ответственность. Звонил Антон Заславский, в качестве декана программы “НОА”.

Я вышла на улицу, то есть во двор, то есть наружу, и стояла там, чтобы ничего не слышать и ничего не знать.

Разговор был долгим. Вероника Львовна успела переодеться в шикарный брючный костюм, тоже выйти, пожелать мне горя больше не знать, сесть в машину и уехать в свое агентство новостей.

Что сказал Антон Заславский моим родителям и что они ему ответили, я тоже знать не хотела. Судя по всему, они сопротивлялись решению отправить меня домой, но потом до них все же кое-что дошло. Я полагаю, что быстрее всех дошло до моего деда, за ним – до бабушки и лишь потом – до мамы. Что же касается папы – я вовсе не уверена, что его мнения спросили. Его же тоже следовало оберегать от жизни, хоть от нее не так уж много и осталось.

Потом распрощался главный психолог всех психологов. Нахлобучил панаму, сверкнул молодыми глазами из-под квадратных очков, взялся за портфель и сказал:

– Тебе на редкость повезло с педагогической командой. Такой в природе не бывает.

Будто я сама не знала.

За ним уехал Антон Заславский. Обулся, застегнул куртку, надел мотоциклетный шлем. Он тоже приберег для меня напутствие:

– Каждый боец должен иметь лопатку. И не оставляй без внимания потерянную кем-то вещь. Ни пуха тебе, дружок.

Я машинально ответила: “К черту”, а про лопатку и про вещь не поняла. Но Антон уже оседлал мотоцикл и с шумом и треском был таков.

– Что за лопатка и вещь? – спросила я у Тенгиза, который тоже смотрел вслед мотоциклу, покуда командир мочалок на пороге приводил в порядок свою рубашку и менял тапочки с бегемотами на итальянские туфли времен Ладисполи.

– Заславский любит к месту и не к месту заповеди цитировать. Они у него вместо анекдотов. Он все шестьсот тринадцать помнит наизусть, причем по порядку.

Будто я не знала.

– И при чем тут именно эти заповеди?

– Откуда я знаю? – зевнул Тенгиз. – Я не умею читать чужие мысли. Главное, что ты теперь именно эти две навсегда запомнишь.

Так и было.

– Ты серьезно со мной поедешь в Одессу? – спросила я.

– Серьезно, госпожа Прокофьева, – ответил вместо мадриха командир мочалок. – Слово – дело.

Запер на ключ дверь своего дома и снова ко мне повернулся:

– Госпожа Прокофьева, вы сегодня совершили неприемлемый поступок. И даже учитывая смягчающие обстоятельства, наше всеобщее прискорбное замешательство и положительный результат данного события для некоторых его участников, я не могу оставить сие без последствий. Мне придется назначить вам исправительные работы. Во все оставшиеся вечера до отлета вам надлежит помогать служащим, садовникам и дворникам в уборке территории нашего учебного заведения. Вам выдадут метлу, грабли и лопату; будете копать грядки, выпалывать сорняки, собирать сухую листву, окурки и красить заборы, беседки и скамейки. После уроков и до отбоя, с перерывом на ужин. На волонтерской основе: финансового вознаграждения за принесенную вами общественную пользу вы не получите.

– А как же домашние задания?

– Учитывая данные обстоятельства, могу предположить, что вам, госпожа Прокофьева, все равно ничего в голову не лезет. Ничего страшного, потом догоните, вы способная ученица.

– Но у меня в среду вечером Маша… И кони во вторник…

– Я разрешаю вам прерваться на Машу и коней. Затем вернетесь на работу.

Я с надеждой посмотрела на Тенгиза, но он вдруг решил соблюсти субординацию.

– И ни слова больше, – сказал мадрих. – Хватит. Отправляйся спать, Комильфо, на сегодня ты от уроков освобождена.

Так и было.

Все эти дни по вечерам я гнула спину и пахала как ишак, с валиком, граблями, метлой и лопатой в руках. Иногда и с лиственным пылесосом, который был мне доверен главным садовником на третий день рабства. Вероятно, он тоже нашел меня очень ответственной. Слава богу, по вечерам в мае в Иерусалиме все еще было прохладно и ветрено. Особенно на вершинах холмов.

Иногда, сделав все домашние задания, ко мне присоединялся Натан и просил у садовника грабли или у красильщика – валик. Ему, ясное дело, никто не отказывал. Мы параллельно красили беседки и собирали окурки молча. Как тогда, в первый раз, в сентябре, когда мы опоздали, загулявшись в Старом городе. Натану даже стали платить: пять шекелей за час работы. Однажды к нам присоединилась Алена. Потом – Юра. Но им уже не заплатили.

Думаю, нет смысла отмечать, что лучшего наказания командир мочалок изобрести не мог. Во время работы туман почти рассеивался. А после пятичасовой уборки, подметания, покраски и прополки территории нашего учебного заведения я еле доволакивала ноги до душевой, а потом заваливалась спать, и ничего мне не снилось. Я была бы еще более благодарна Фридману, если бы он поработил меня и в школьное время, но это было слишком. Я все же до сих пор числилась участницей образовательной программы “НОА”.

Я прервалась на коней, а на следующий день – на Машу. С конями было хорошо и душевно. Лошадь с собачьим именем Альма меня узнала и ткнулась мордой в щеку. У нее были щекотные усы.

С Машей мы долго молчали. Очень долго. Наверное, половину встречи, если не больше, и туман все сгущался и сгущался. Чтобы от него отвлечься, сперва я слушала треск газонокосилки за окном, потом кто-то вздумал забивать гвозди в стену по ту сторону кабинета. Когда газонокосилка отъехала и кто-то опустил молоток, пришлось слушать тиканье часов на столе, но к нему я быстро привыкла, и слушать стало нечего, кроме собственного дыхания. Оно оказалось шумным, быстрым и прерывистым.

– Разуйся, – сказала вдруг Маша.

– Что?

– Сними обувь.

Я подумала, что у меня сейчас очень вонючие и потные ноги, но меня и Машу разделяло некоторое пространство, и это обнадеживало. Я стянула кроссовки.

– Носки тоже, – сказала Маша.

Я покорно сняла носки.

– Теперь поставь ноги на пол прочно, всей ступней. Почувствуй пол.

Я почувствовала пол. Кафельная плитка была гладкой и холодной. Скоро она стала теплой, но осталась гладкой.

– И что? – спросила я.

– И ничего, – ответила Маша. – Слушай пол.

И я стала слушать пол. Всей кожей, подошвой, пяткой, каждым пальцем из десяти я слушала пол. Пол ничего не говорил, он просто был. Пол под ногами. И я умела по этому полу ходить. Своими собственными ногами, которые у меня были. Они умели стоять, бегать, прыгать, скакать, вытягиваться, сгибаться, пинать, вздрагивать