Йерве из Асседо - Вика Ройтман

проблем. Все, мы закончили… Да, конечно, я все понял. Мы приготовимся. Надо было просто раньше сообщить, будем знать. С радостью… Конечно, вы тоже. Ялла, хабиби, бай, бай, спокойной тебе ночи, извини за беспокойство.

Важный начальник положил трубку.

– Теперь я все понял: это программа “НОА”! Туристическая виза. Это ученица, а это ее мадрих. – Затем он обратился к своим подчиненным: – Примите к сведению: скоро конец учебного года, их будет много таких, с такими путаными документами. Они все отправятся по домам. А потом вернутся. В конце лета. Можно их не задерживать, если есть разрешение от родителей.

Потом он обратился к нам:

– Я прошу прощения, это в самом деле какое-то недоразумение. Но порядок необходимо соблюдать в целях вашей же безопасности. Хотите попить воды?

– Хочу, – сказал Тенгиз. – Ничего страшного, бывает. Мы еще успеваем?

Нам принесли воды.

– Успеете, мы вас проведем через экспресс-стойку для бизнеса.

Мы выпили воды. Чемоданы нам обратно упаковали. Очень качественно. Еще даже лучше, чем мы это сделали сами.

Сопровождать нас в следующих этапах пути безопасности было доверено Нааме и Ювалю. Они провели нас через экспресс-регистрацию, через экспресс-систему паспортного контроля без очереди и собрались везти нас прямо на самолет в экспресс-автобусе, потому что посадка уже закончилась. Но тут Тенгиз вспомнил, что не купил сигареты в дьюти-фри.

– Я пойду куплю сигареты, – сказал Тенгиз.

– Ты чего?!

Самолет вылетал через пятнадцать минут.

– Я не могу без сигарет.

– Купишь в Одессе.

– Мне нужны мои.

– Идите, – строго сказал Юваль. – Только быстро.

Мы ждали Тенгиза, Юваль общался с рацией, Наама зевала и плела у себя на голове колосок из желтых волос. Очень красиво получилось. Тенгиз вернулся минут через десять. Мы вышли в открытое пространство, где под ночным небом ждал персонально нам выделенный автобус.

– Я должен покурить, – он сказал. – Просто необходимо. Я не выдержу еще три часа.

– Но Тенгиз!

– Здесь нельзя курить, господин, – сказала Наама, стягивая кончик колоска голубой бархатной резинкой.

Она же упадет, эта резинка, через три секунды, она слишком растянутая.

– Курите. – Офицер виновато поправил темные очки. – Без вас не улетят, ваши чемоданы уже в самолете. Я тоже покурю, если вы меня угостите.

Тенгиз угостил. Они закурили.

– Прости меня, Юваль, – сказал Тенгиз. – Слиха, я должен был тебя сразу послушаться.

– Но вы правда похожи на араба, – тоже извиняющимся тоном сказал Юваль. – Что это вы мне рассказывали про гиюр? Это была шутка?

– Не шутка. Тут два пути – либо рыться в архивах, либо проходить гиюр. Последнее мне никогда не хотелось делать, а слетать в Одессу случая не выпадало. Раньше был железный занавес. А кто в Советском Союзе мог подумать…

Тенгиз махнул рукой.

– А зачем вам подтверждение еврейства? Вы собираетесь жениться?

– Я не хочу лежать за оградой.

Что такого страшного в лежании за оградой? По-моему, лучше, чем внутри. Или вообще без разницы.

Я представила Тенгиза мертвым. Я представила его неживым. Застывшее лицо и закрытые глаза. Желтую маску смерти. Куклу, из которой вынули душу. И хоть я никогда прежде не видела мертвецов, так живо вообразила, что у меня все внутри умерло. Как тогда, когда Натан вышел из класса. Мне было восемь лет. Три года. Три месяца. Я не умела переходить дорогу, не умела ходить и не умела говорить.

Я вспомнила про пол. Пол под ногами. Мне захотелось разуться, но я не стала так поступать.

– Сколько вам лет? – спросил Юваль.

– Ты же смотрел в мой паспорт, – сказал Тенгиз. – Разве вас не учат всю информацию досконально считывать и запоминать?

– Да, но… я… – Теперь на провинившегося школьника походил офицер.

– Пятьдесят не за горами.

– Так что же это у вас за мысли такие? Моему папе пятьдесят два года. Он каждое утро пробегает десять километров, даже я так не могу.

Тенгиз сказал:

– Ты хороший парень. Ты молодец. И выполняешь свою работу так, как надо. Я не хотел на тебя срываться. Вырвалось.

– Я не хотел вас обижать.

Тенгиз похлопал Юваля по плечу, разрешения не попросив.

Юваль пожал Тенгизу руку. Они затоптали сигареты. Мы залезли в автобус. Автобус тронулся.

– Стойте! – сказал Тенгиз.

– Что такое?

– Ты потеряла резинку, Наама.

Наама посмотрела на свою косу – и таки да.

– Ну и что, куплю новую.

– Вернись и подбери.

– Зачем? Вы же опаздываете.

– Просто так.

– Ялла, еще одна минута ничего не изменит, – сказал вдруг водитель автобуса, и автобус остановился посреди взлетного поля.

Наама побежала за резинкой.

Время застыло.

И наступила гробовая тишина.

Минуты прошли или секунды, я не знаю.

И никогда не узнаю.

Наверное, он просто боялся летать, боялся лететь, боялся покинуть эту землю и тянул время.

Не раздался оглушительный грохот, не полыхнуло пламя, не было взрыва, и никакой террорист-смертник не подорвал самолет “Эль-Аля”, собирающийся вылететь из аэропорта Бен-Гурион в одесский аэропорт за минуту до того, как мы в него сели.

– Я ошибся. – Тенгиз повернулся ко мне и заговорил очень тихо: – Прости меня, я дурак, а они были правы. Мне не следовало никого слушать, кроме твоей мамы. Мамы всегда правы. Мой отец всегда говорил, что коэнам нельзя приближаться к смерти, это приносит проклятье. Но я не послушался. Я зашел и увидел. Я хотел попрощаться. И теперь вижу ее постоянно. Такой. Родители правы, даже когда заблуждаются и несут чушь, – они знают нас лучше всех остальных. Ты не должна этого видеть, ты должна его запомнить живым. Как должен был я. Я это не могу забыть и никогда не забуду. Но уже поздно. Так пусть хоть для тебя будет по-другому.

Зачем он это сказал? Неужели мне не хватало ошибающихся людей? Они постоянно заблуждались, эти взрослые, постоянно, куда ни ткнись. И постоянно меняли свое мнение.

Наама возвратилась в автобус с голубой резинкой, а на далекую взлетную полосу выехал самолет, разогнался и взлетел.

Он почему-то решил улететь без нас, лишь только с нашими чемоданами. Наверное, экипажу надоело ждать. Наверное, пилот решил взбунтоваться против служб безопасности аэропорта Бен-Гурион, которые постоянно его задерживали. Я не знаю и никогда не узнаю.

Мы вылетели следующим самолетом “Эль-Аля”, через пару часов, с пересадкой в Киеве.

– Я никуда не денусь, – повторял Тенгиз всю дорогу. – Я вернусь.

Это он говорил, когда ему нужно было сходить в туалет, а я боялась его отпускать.

Мне было очень страшно, очень. Как будто я не домой возвращалась, а вниз головой неслась по наклонной плоскости прямиком в кипящий котел. Хотя зачем котел? Просто в землю. Вниз головой.

И я ходила за