Йерве из Асседо - Вика Ройтман

к кому-то, как упругий мяч, а к кому-то – не вылетают, хоть чувство, которыми они вызваны, по большому счету одинаково?

Наверное, потому что кто-то умеет слова поймать, а кто-то – нет. И они провисают, а потом бухаются камнями на землю.

– Фриденсрайх фон Таузендвассер, – я сказала.

Мама, естественно, ничего не разобрала.

Но даже будь она в более уравновешенном состоянии, она бы ничего не поняла – потому что я ей никогда ничего не рассказывала. Только письма иногда писала. Да и те – не лично ей. Так кто же виноват в том, что мы друг друга не понимали? Больше никто.

– Я не расслышала. Ты что-то бормочешь себе под нос, как обычно. Что ты сказала?

– Ничего особенного, – ответила я маме. – Я буду с тобой.

– Зоя, что за ерунду ты несешь? Возьми себя в руки и не разваливайся на куски, раз уж ты решила приехать. Куда только смотрят твои воспитатели? Я им… Я этому твоему Тенгизу… Это ошибка… Это неправильно!.. Лучше потом… Ты же даже чемоданы самостоятельно не можешь собрать…

– Я буду с тобой, мама.

Повесила трубку, вышла из кабинета и пошла собирать чемоданы.

– Доброй ночи, я Юваль, офицер службы безопасности аэропорта Бен-Гурион.

Это сказал подошедший к служебной стойке подтянутый смуглый молодой человек тоже в белой рубашке и с синим ремешком на груди, но в пиджаке, с рацией на поясе и с пистолетом в кобуре на попе. В его черных волосах блестели стекла поднятых темных очков, несмотря на то что на часах было десять вечера.

– Все в порядке, я всего лишь задам вам несколько вопросов с целью вашей же безопасности.

Он очень конфиденциально нагнулся к уху кудрявой блондинки, и они о чем-то очень конфиденциально зашептались.

– Кто собирал эти чемоданы? – спросил офицер службы безопасности Юваль.

– Мы сами их собирали, – сказал Тенгиз.

– Сами – вместе или сами – каждый по отдельности?

– Каждый по отдельности, – сказал Тензиз.

Офицер Юваль посмотрел на меня, потом на чемоданы, потом на Тенгиза:

– Кем вы друг другу приходитесь?

– Я ее мадрих, она моя ханиха, – повторил Тенгиз. – Я работаю воспитателем в интернате, в котором эта девушка живет и учится.

– С какой целью вы летите в Одессу?

– Я сопровождаю ее домой.

Юваль пролистал наши загранпаспорта:

– Ты не гражданка Израиля, Зоя Прокофеева, и не совершеннолетняя.

– Прокофьева.

– Почему же она учится и живет в Израиле? Как такое может быть?

– Вот ее туристическая виза. – Тенгиз показал офицеру Ювалю бумажку из министерства внутренних дел. – Она ученица программы “НОА”.

– Какой программы?

– “НОА”.

– Что это за программа? Впервые слышу.

– “Ноар осе алия”. Новая образовательная программа. Мы привозим еврейскую молодежь из стран СНГ с целью…

Тенгиз достал из конверта бумажки из штаба программы “НОА”, но офицер службы безопасности на них даже не взглянул.

– Покажите ваши билеты.

Мы показали.

– У вашей девочки нет обратного билета с датой возвращения.

Все это было вопиющей наглостью. Я не сдержалась.

– Я не девочка. Мне шестнадцать лет. И я не его девочка, он же вам объяснил, я здесь в туристическом статусе…

– Комильфо…

– Покажите, пожалуйста, ваше удостоверение личности, господин…

– Адам, – подсказала Наама Арази.

– Вы же держите в руках мой загранпаспорт, – сказал Тенгиз.

– Прошу вас, делайте так, как я говорю, и мы сэкономим время. Вы же не хотите опоздать на самолет.

Тенгиз едва заметно нахмурился, но от меня не ускользнуло. Достал из кошелька помятую синюю корочку – свою “теудат зеут”.

Юваль в нее посмотрел.

– Я еще раз вас спрашиваю, – офицер службы безопасности тоже нахмурился, только заметно, – кто собирал эти чемоданы?

– Каждый собирал свой чемодан сам, – отчетливо проговорил Тенгиз.

Молодой человек снова посмотрел в удостоверение личности, а потом снова на Тенгиза.

– Вы не еврей, – сказал он.

Тек отсчет Омера – пятьдесят дней от Песаха. Скоро будет Праздник седмиц – последний в году.

Тенгиз зашел в комнату, когда чемоданы уже были запакованы, а Алена и Натан пошли ужинать.

– Ты все взяла?

– Да.

– Ничего не забыла?

– Вроде нет.

Тенгиз, не спросив разрешения, открыл мой шкаф и вытащил ящик, где прежде лежали трусы.

– Почему ты это не взяла?

Он держал в руках тетрадь в кожаном переплете, которую сам мне подарил.

– Здесь должно быть Асседо, – сказал Тенгиз.

Я не стала его разубеждать, хоть и знала, что чистым листам больше никогда не суждено заполниться.

– Открой чемодан.

Я пожала одним плечом, как делали Фридочкины дети и все дети, которые родились в Израиле, так проявляя сопротивление родительской воле.

Он сам открыл чемодан, положил туда тетрадь и снова защелкнул замки.

– Я больше ничего тебе не подарю, если ты так будешь относиться к моим подаркам. Это некрасиво.

Кто же спорил. Но на самом деле я эту тетрадку там оставила, чтобы вернуться и однажды ее забрать. Надо же что-нибудь после себя оставлять в том месте, куда не знаешь когда вернешься и вернешься ли вообще, как монету в фонтане. Теперь в этом месте больше ничего не осталось от меня. Или от него.

Офицер службы безопасности смотрел в удостоверение личности человека, которого его отец, отпрыск некой бессарабской династии местечковых раввинов и шойхетов, в Советском Союзе назвал Адамом.

– Вы не еврей, – сказал молодой смуглый офицер Тенгизу.

То есть он, разумеется, сказал “ты”, ведь в иврите нет обращения во множественном числе, но сказано это было все еще с уважением.

Да, у моего мадриха была восточная внешность. При определенном ракурсе в нем можно было распознать сарацина, бербера, мамлюка или мусульманского террориста на исходе тридцати дней Рамадана; грузина, азербайджанца, армянина, молдаванина, гагауза, турка, цыгана. Как и во всех нас, если включить воображение. У представителей служб израильской безопасности воображение было профессиональным, как у директоров кастинга.

Отсчет Омера еще тек, еще не прошли пятьдесят дней от Песаха; Шавуот, Пятидесятница, Праздник седмиц, еще не начался. По традиции Тенгиз не брился сорок семь дней. Тенгиз не носил ермолку, а борода у него была. Он в бога не верил, он просто соблюдал некоторые традиции, потому что так повелось.

– Берите, пожалуйста, ваши чемоданы и следуйте, пожалуйста, за мной.

Но Тенгиз с места не сдвинулся.

– Я еврей, хабиби, – сказал Тенгиз.

– Слиха, но я вам не “хабиби”, – строго сказал офицер. – Я на время оставляю ваше удостоверение личности у себя. Все в порядке, не беспокойтесь: обыденная проверка. Вы успеете на рейс, регистрация только началась. Идемте.

– Пойдем, – сказала я Тенгизу и даже потянула его за футболку.

Но Тенгиз вдруг заартачился, как будто ему тоже