Йерве из Асседо - Вика Ройтман

class="p1">И я предложением воспользовалась и поэтому не сопротивлялась, когда Алена садилась рядом со мной на уроках и в столовке. Правда, я на нее не наезжала, а молча ее ненавидела, ковырялась тупой вилкой в подгнившем салате и не слушала, когда она что-то рассказывала, не знаю о чем, пока ей не надоедало общаться с пустым местом и она тоже не начинала ковыряться в тарелке.

Как в тумане, я ждала виз и билетов, а бюрократия занимает время и требует терпения.

Миша тихо возмущался, я слышала, – за соседним столом, к которому сидела спиной:

– Если бы я такой беспредел устроил, меня бы выперли отсюда нафиг обратно в Чебоксары в тот же день.

Марк, Никита, Юля с Витой и даже Берта и Соня с ним негромко соглашались, и это я тоже слышала:

– Тенгиз к ней относится не так, как ко всем нам, это давно было понятно.

– Владу вон в психушку сплавили, хоть она никуда не удирала, а прямо в Деревне фигней страдала.

– Тут для всех разные законы писаны.

– Тут вообще нет никаких законов, каждый мадрих решает как хочет и делает что хочет.

– И каждый раз меняют свои дебильные правила.

– Пусть раз и навсегда напишут, что нам можно делать, а что нельзя, и ко всем относятся одинаково.

– Комильфо не виновата, что у нее папа умирает, – подсел к ним Юра Шульц, и это я тоже услышала.

– Кто же говорит, что виновата? При чем тут это вообще?

Действительно, при чем?

Трахтманы обрывали телефон в кабинете мадрихов и хотели со мной говорить, но я не могла с ними общаться. Фридочка это поняла и перестала звать меня к телефону. Они хотели забрать меня к себе, но я не хотела выходить из Деревни.

Однажды на перемене я пошла бродить вдоль деревенской ограды, поглядела сквозь прутья наружу и поняла, что снаружи ничего не было. Снаружи был вакуум. Голое ничто. То есть нет, не вакуум: в вакууме нет песка и пыли. А вне Деревни была пыль и был песок, но больше ничего.

В это сложно поверить, но в тот момент я поймала себя на мысли, что Тенгиз отдал мне свое заклятие; что заклятие не может просто так взять и исчезнуть, кануть в небытие. Чтобы от заклятия избавиться, его нужно кому-нибудь передать по наследству, с согласием или без, это не важно. Оно как узелок из старого мультика “Сказка про лень”, заразное и никуда не девающееся, просто меняющее хозяина, по закону сохранения энергии.

Эта случайная мысль так меня напугала, что показалось, я могу в самом деле поехать мозгами и разделить палату с тем мальчиком, который хотел всех выкупить, и никто меня уже не спасет. Но потом, когда далекий звонок оповестил о конце перемены и я побрела обратно в школу, за оградой я увидела Тенгиза. Он возвращался в Деревню, навьюченный пакетами с логотипом соседнего супермаркета. То было очень непривычное зрелище и в то же время обыденное, простое и естественное. И тогда я вспомнила, что снаружи был Иерусалим. Белый, желтый, зеленый, древний, старый, новый; с домами, магазинами, кладбищами, кафе, парикмахерскими, обувными мастерскими, красными автобусами и золотыми стенами.

Трахтманы грозились приехать в Деревню. Я поступила наиподлейшим образом: пошла к охраннику и потребовала у него не впускать людей, которые явятся на такси, чей номер я ему продиктовала.

Не знаю, исполнил ли мою просьбу охранник, но, как бы там ни было, Трахтманов до отлета я не видела. Это было глупо, но это было так.

На уроках я ничего не слушала, хоть и ходила исправно на все. Чертила и калякала в тетрадке – сердечки и стрелы, крестики и нолики, палочки и веточки, загогулины и спиральки. Однажды написалась одна строчка: “Опрокинул в себя дюк Кейзегал стакан киршвассера, хлопнул ладонью по столу, встал и отправился… ”

Куда отправился дюк, с новообретенным именем “Кейзегал”, зачем-то придуманным Тенгизом, узнать мне было не суждено. Я тут же вырвала лист из тетради, порвала на мелкие клочки, хлопнула ладонью по парте, встала и отправилась к мусорной корзине возле двери.

Все на меня уставились.

– Ты куда это собралась, Зоя? – спросила Веред, учительница Танаха, которая, кажется, по жизни будет заменять классную руководительницу, ведь новую нам так и не нашли. – Ты у нас теперь свободная студентка?

– У меня папа умирает, мне все можно, – сказала я и вышла из класса в туман.

Никто не пошел меня догонять и искать.

– Кто-нибудь просил вас что-нибудь передать?

Мы стояли у служебной стойки в стороне от беспорядочной толчеи, которая была очередью к регистрации: желтоволосая охранница, Тенгиз и я.

Скоро Праздник седмиц, каникулы, все хотели куда-то улететь. Орали, кричали, ругались и радостно приветствовали знакомых и родственников, размахивая руками. Новоприбывшие распихивали незнакомых и неродственников локтями и тележками и, покрикивая: “Слиха! Слиха!”, протискивались к машущим в самую гущу толчеи.

– Нет, – ответил Тенгиз.

– Да, – сказала я.

– Комиль…

– Господин, я прошу вас запастись терпением. Кто и что просили у тебя передать?

– Мои друзья попросили меня передать домой письма и несколько подарков. Они тоже живут в Одессе.

– Ты живешь в Одессе, Зоя?

– Да… то есть… нет… Сейчас я живу в Израиле, но…

– Вы тоже живете в Одессе, господин?..

– Тенгиз, – выпалил Тенгиз.

Он был в своем уме, он просто очень давно не использовал свое имя. И очень давно не выходил из Деревни.

– Где вы живете, господин Тенгиз?

– В Иерусалиме.

– Где именно в Иерусалиме?

– В Деревне Сионистских Пионеров.

Охранница открыла паспорт Тенгиза.

– Здесь написано… – И прочитала имя и фамилию. – Здесь сказано, что вы живете в Офре.

– Четыре года назад я поменял место жительства, а загранпаспорт остался старый. Но он не просрочен, посмотрите.

– Имя вы тоже поменяли? Вы же сказали, что вас зовут Тенгиз.

– Нет, я не менял имя. Меня зовут Адам, а Тенгиз это прозвище. Как Биби, как Фуад.

– Фуад?

– Биньямин Бен-Элиэзер, министр строительства.

– Биби? Что это значит?

– Тоже Биньямин, только Нетаньяху. Глава оппозиции, недавно сменивший Шамира. – Тенгиз улыбнулся. – Вы в Израиле живете… – и взглянул на бейджик молоденькой красавицы —… Наама Арази?

Охранница почему-то покраснела:

– Вовсе не стоит мне грубить.

– Разве я вам нагрубил? – искренне удивился Тенгиз.

– Зачем вы летите в Одессу с этой девочкой?

Звонить домой и предупреждать о своем скором возвращении я сразу наотрез отказалась. Никто не смог меня убедить в обратном, ни Фридман, ни Антон Заславский, ни Вероника Львовна, прежде чем уйти на работу; ни Тенгиз, ни даже Сам главный психолог всех психологов.