Йерве из Асседо - Вика Ройтман

Бегемоты с ушами. У бегемотов таких ушей не бывает. “Возьми себя в руки, Комильфо! Возьми себя в руки!” Но руки меня не слушались, и губы тоже. Наружу вырвался совершенно безудержный ржач. Тенгиз подставил ладони, но поздно – из моего рта и из чашки прямо на сверкающий белизной коврик выплеснулся кофе. Черное пятно растекалось на белой шерсти какого-то животного, но точно не бегемота.

Вероника Львовна и Фридман вместе подскочили, бросились в кухню за тряпками. Тенгиз отодвинул журнальный столик, вытащил из-под него поруганный коврик, а я все хохотала и хохотала и не могла остановиться.

– Вы ненормальные, – говорила Вероника Львовна, стоя на четвереньках над ковриком. – У нее же истерика. Ребенок всю ночь не спал. Где Фридочка? Позовите Фридочку. Она самый здоровый человек во всей этой вашей Деревне!

Я подумала, еще Фридочки здесь не хватало, представила, как они втроем: Фридочка в розовом сарафане, Семен Соломонович в тапочках и Вероника Львовна в махровом халате, стучась лбами, отмывают хлоркой коврик, и совсем потеряла самообладание. Кажется, я никогда в жизни так не хохотала. Я тряслась и дрожала, булькала и повизгивала, задыхалась и периодически срывалась на хрюки, от которых мне делалось еще смешнее, и конца этому не было видно, и вообще ничего больше не было видно, потому что из глаз моих текли слезы. Но не такие, как на кладбище, а другие.

В короткий миг прозрения краем глаза я увидела, что Тенгиз тоже хохочет. Наверное, это из-за моего хрюканья – хрюки у меня и впрямь выходили на редкость смешными, – никакого другого объяснения этому явлению я найти не могла. Я никогда не видела, как Тенгиз хохочет. Он иногда смеялся, но чтобы вот так ржать? У него было совсем другое лицо: открытое, уязвимое и понятное. Распечатанное, вот.

Я всегда думала, что это просто фигура речи – “надорваться от смеха”, как “перекупаться”, но нет, в тот момент я поняла, что вовсе это не метафора: от смеха в самом деле можно надорвать живот, горло и какие-нибудь жилы. Смех может быть очень изощренной пыткой. Тем более если это беспричинный смех.

А разве у смеха вообще бывают причины? В том-то и дело, что не бывают. Смех – явление непредсказуемое.

Фридман, правда, не смеялся, но похихикивал. Только Веронике Львовне было не до смеха.

Она выпрямилась, уперла руки в бока, сдула с лица выбившуюся из-под зажима прядь и гаркнула:

– Прекратите немедленно или я иду звонить Заславскому!

Мой смех на пару секунд оборвался. Но на Тенгиза угроза не подействовала. Продолжая ржать, он сказал:

– Ве… ро… чка, эт… о гени… а… альная… а ид… ея… а-а…

– Совершенно верно, – хихикнул Фридман.

– Вы абсолютно неадекватные люди, – бросила Вероника Львовна, – кто вам доверил этих несчастных подростков?

И размашистой походкой направилась к беспроводному телефону. Выхватила из ящика телефонную книжку. Защелкала по кнопкам, как по пульту атомной бомбы:

– Антон, доброе утро, как дела, извини за беспокойство, это Вера… Фридман, да, из Деревни. Нет… Не в порядке! Пожалуйста, срочно приезжай, здесь творится несусветный балаган. Не по телефону. Нет, он не может. Он не в себе. Мы дома… Он спрашивает, впустит ли его охранник. – Это она обратилась к командиру мочалок.

– Впустит. Пусть покажет удостоверение личности и какой-нибудь документ из… штаба. – У Фридмана вырвался нечленораздельный звук.

Кофе и прохладительные напитки Вероника Львовна больше никому не предлагала, зато принесла две бутылки минералки. Тенгиз выпил одну залпом. Фридман собрался налить себе воды в стакан, но не сумел – вода была очень смешной, бутылка – тяжелой, а все его силы уходили на попытки сдерживать хихиканье.

В дверь постучали спустя минут семь, не позже. Вероятно, Антон Заславский жил очень близко, или штаб программы “НОА” находился рядом, я не знала, поскольку никогда в нем не бывала. К тому же Антон Заславский ездил на мотоцикле, а это быстрее, чем на машине.

Антон Заславский расстегнул мотоциклетную куртку, разулся, окинул взглядом холл фридмановского дома, изобразил лицом вопрос, но не более того. Антон Заславский выглядел уставшим.

– Доброе утро, дамы, господа и товарищи, – очень серьезно сказал декан программы “НОА”, – чем обязан?

Как ответить на этот вопрос, не знал никто. Кажется, они и сами не понимали, зачем его позвали.

– Доброе утро, Антон… – Семен Соломонович явно попытался воскресить в памяти отчество декана программы “НОА”, но не смог, – как поживаешь?

– Ситуация резко меняется в лучшую сторону, – ответил Антон Заславский.

И тут Фридману пришел конец: он раскололся и заржал.

– Ведь, – со значительным видом произнес Антон Заславский, – все могло быть гораздо хуже. Вы могли бы сидеть обутыми в коньки. Или даже в лыжи. Вы могли бы вытатуировать у себя на подбородке пятиконечную звезду вниз головой. Вы могли бы украсть новый “мерседес” директора школы и продать его бедуинам в Негеве на запчасти за две тысячи шекелей. А ведь ничего, ничего из этого я не выдумал.

Заржал Тенгиз. Это было невыносимо.

– Это продолжается вот уже… – Вероника Львовна взглянула на огромные настенные часы в надраенной металлической оправе, – минут двадцать.

– Все живы? – на всякий случай спросил Антон Заславский. – Жертв нет?

– Не-е-е-ет, – взвыл Фридман.

– Что же произошло?

– Тут… эта…

– Эта девочка, – указывая на меня пальцем, перебила мужа Вероника Львовна, а палец был совершенно лишним, – вчера ночью сбежала из Деревни. А эти джигиты решили никому не сообщать. Видите ли, Тенгиз знал, где ее искать. И он пошел ее искать. Вернулись они полчаса назад. Я думаю, что у этой девочки нервный срыв. Но, как видишь, с ними бесполезно разговаривать.

На этот раз на лице Антона Заславского написалось подлинное изумление. Я подумала, этот человек, этот миф сейчас начнет метать молнии и говорить о чемоданах. Я представила себе Зевса-громовержца, метающего с небес чемоданы…

– Дружок, ты… в порядке?

– Да, – хрюкнула я протяжно.

– А ты? – Это он обратился к Тенгизу.

Тенгиз ничего не ответил, потому что хлестал из горла вторую бутылку минеральной воды.

– Она получила письмо, – опять затараторила Вероника Львовна. – Ее папа тяжело болен…

– Верочка…

– Они ей ничего не рассказали… Ничего! Она сама случайно узнала.

– Вера, прекрати, это не комильфо!

– Девочка из Одессы, – все еще сохраняя видимость собранности, сказал Антон Заславский, – ты не соблюдаешь заповеди?

– Ни черта они не соблюдают, – вместо меня ответила Вероника Львовна. – Эти подростки…

– Нет, не скажи, Верочка, – вмешался Тенгиз. – Посмотри на нее: она ведь трепещет перед родителями. А не рвать волосы на голове, скорбя, – на это никто не способен.

Поскольку у Тенгиза на голове вообще не было волос, последнее