Gelato… Со вкусом шоколада - Леля Иголкина

к черту! — вопит и топочет ножками. — Не интересуют ваши игрушки.

По-видимому, пора!

— Мне свалить из дома? На какой срок?

— Сделай одолжение, — быстрым шагом направляется к ступенькам лестницы, — вообще не возвращайся.

Наталья шустра, стремительна и тоже импульсивна. Но я все-таки быстрее!

— Погоди, — нагоняю ее перед первым невысоким возвышением. Обхватываю и прижимаю спиной к себе. — Погоди, погоди, погоди…

— Я не слепая, Гриша, — понурив голову, мотает ею. — Я ведь вижу, что-то происходит. Он стал чужим. Работа, твои бесконечные поручения и даже слежка, дистанцирование от нас, — Наталья вскидывает голову и задевает мой подбородок своей макушкой. — Что с Нией?

— Все будет хорошо, — на все ее последующие вопросы отвечаю.

— За что ты взъелся на него?

Не знаю! Видимо, переволновался, распсиховался… Я просто перенервничал! А еще меня задело то, что сын многое от нас скрывал. Он и сейчас сохраняет акустическое молчание.

Встречаемся с ним только на работе. Пересекаемся как будто бы случайно в коридоре, потом, конечно, в зале совещаний или в моем кабинете, когда я прошу — прошу, черт возьми, а не приказываю — его зайти ко мне. Все беспрекословно и в паршивой точности выполняет, отвечает исключительно на задаваемые ему вопросы, своевременно отчитывается, исполняет поручения, строго соблюдает обязанности согласно перечню, следит за собой, за внешним видом, поведением, питанием — я контролирую и вижу все. Однако сын совсем не смотрит мне в глаза и держится на расстоянии слишком вытянутой руки. За все время, как заварилась каша с этой «Шоколадницей» и тотальными проверками в пищевой и ресторанной отрасли, я не смог приблизиться к собственному ребенку и, более того, Петька не позволил мне просто поинтересоваться тем, как он себя чувствует, что дальше, какие планы, как это случилось и какие, собственно говоря, сейчас его возможности и перспективы. А теперь вот это сучье заявление, которое он положил на мой стол перед тем, как отбыть по окончании трудового дня по своим важным делам.

Знаю… Знаю, куда он шастает. На гоночный трек к Горовому. Я не следил за ним, просто в курсе увлечений собственного ребенка. Спорт всегда был в чести и нескрываемом фаворе у сыновей. Сначала бег — это от меня, конечно, — легкая атлетика, юношеские сборы, первые достижения и призовые места; затем фехтование и конный спорт, потом бильярд, а на закуску — мотоцикл. Черт бы его подрал!

Смешно я выглядел, когда позвонил Ярославу, чтобы поинтересоваться, не там ли часом Петр тренирует свою выносливость и испытывает на прочность мои чересчур расшатанные нервы.

«Да, он здесь бывает» — ответил Горовой, потом, конечно же, добавив. — «Григорий Александрович, он не гоняет».

Он просто издевается надо мной! Ярослав сказал и успокоил, а я сделал вид, что поверил и все-все принял к сведению.

Жаль только, что сын многое от нас скрывал и не посвящал в свои огромные проблемы. Со здоровьем, например. Наталья до сих пор не в курсе того, что с ним случилось и что он перенес. Чего я, в самом деле, скромничаю? Я ведь тоже не подкован всеми мельчайшими подробностями. Наверное, поэтому бешусь и строю цербера, который не спускает с собственного чадо глаз. Петька так ничем не поделился. Хоть щипцами из него тяни! Уперся рогом и намертво заткнулся. Зверенышем смотрит и очередную дичь готовит.

— Я не взъелся, Нат!

— Ты груб с мальчишками.

— Не груб, — прихватываю мельтешащую перед глазами ее затылочную часть, а впереди ладонями блуждаю по любимым прелестям. Сжимаю небольшую грудь и напираю телом на жену.

— Отпусти.

— Не отпущу, — опускаюсь ниже, круговыми движениями прочесываю впалый живот, затем еще немного дальше — завожу ладонь на женский треугольник, комкаю одежду и всей пятерней, как экскаваторным ковшом, хватаю теплый выпуклый лобок.

— Ай! — Наташка вскрикивает и сводит вместе ножки.

Так не пойдет!

Оттягиваю возбужденную и недовольную от лестничных ступенек, приподняв над полом, несу теперь уже выкручивающуюся в большую комнату.

— Мы не одни, — ворчит, перебирая ногами воздух.

— И что?

— Перестань! — острыми ногтями вонзается в тыльную часть моей ладони, скребет, расчесывает, щипает и чуть ли не с мясом вырывает, стопроцентно оставляя на моем покрове следы своей противоправной деятельности.

Терплю и не обращаю на это все внимание.

— Велихов! — бухтит жена.

— У? — ногой толкаю дверь, закрываю и прячу нас, спиной придавливаю, а дождавшись щелчка замка, отталкиваюсь от полотна и напираю на Наташку.

— Я это…

«Не хочу, наверное?» — выкатываю предположение, но в действиях не останавливаюсь.

— Иди туда, — толкаюсь пахом, попадая ей между ягодиц.

— Не хочу, — расставив ноги, упирается.

Вот же!

— Велихова, снимай все.

— Нет.

— Снимай по-хорошему! — рычу, подтягивая на себя заднюю часть ее домашней одежды.

— Нет.

— Сам сниму — нет проблем! — хихикаю и блею, как молодой козел. — Не обижайся потом, если трусов вдруг не досчитаешься.

— Ничего не выйдет, — Наталья резко останавливается и стремительно поворачивается ко мне лицом. — Пока! — выставляет указательный палец мне под нос.

— Пока? — прищурившись, уточняю.

— Ты не пообещаешь, что прекратишь контролировать мальчиков.

— Я их не контролирую.

Мы просто работаем вместе!

— Гриша, — притягивает кулачки к губам, — что происходит?

— Ничего.

— Пожалуйста, — выскуливает жалостливую просьбу.

— Клянусь.

— А что не так тогда?

— Все в порядке, — заверение подтверждаю неразмашистым кивком.

— А с Тосиком? Она ведь с Петей встречалась, да?

— Нат, не будем лезть туда, куда нам вход заказан.

— Как это?

— Они взрослые люди, разберутся сами.

— Расстали-и-и-ись, да? — вопит и тут же выпускает слезы, которые брызгами выходят из умных серых глаз.

— Давай сменим тему, — заправляю растрепанные волосы ей за уши.

— Не хочу, не хочу, — отрицательно мотает головой.

— С чего ты решила?

— Ты слепой, что ли? — взвизгивает резко. — Или специально дурачком прикидываешься?

— Ты…

Выбирай-ка выражения, Черепашка!

— Я хочу, чтобы он был счастлив.

— Считаешь, что его счастье