Социализм. История благих намерений - Александр Монович Станкевичюс

моменты крайней напряженности нельзя постоянно действовать в белых перчатках, и здесь было задержано множество людей без абсолютной уверенности в их виновности. В Сьерре мы расстреливали людей, не будучи полностью убеждены в их виновности: существуют ситуации, когда революция не могла позволить себе слишком долго заниматься расследованием, ее священным долгом было победить» [399, с. 255]. Однако вину за убийства Че Гевара возлагал не на себя и даже не на Батисту: «…мы должны заявить здесь о том, что является общеизвестной истиной и о чем мы всегда заявляли миру: расстрелы мы действительно совершали, мы расстреливали и будем расстреливать, пока это необходимо. Наша борьба – это борьба не на жизнь, а на смерть. Мы знаем, что стало бы результатом нашего поражения, и гусанос также должны знать, что станет результатом их сегодняшнего поражения на Кубе. В таких условиях мы живем, и созданы они североамериканским империализмом» [399, с. 455]. Однако от правды не скрыться. Есть у Че Гевары высказывание, которое ничем не отличается от уже приведенных выше цитат его единомышленников: «…революционное правосудие – подлинное правосудие, оно не питается злопамятностью или аморальными перехлестами. Когда мы приговариваем к смерти, мы делаем это правильно» [399, с. 612].

Социалистическая законность допускала массовое применение смертной казни не столько к уголовникам, совершившим общественно опасное деяние против жизни и собственности граждан, или государственным изменникам, дезертирам, террористам, сколько к политической оппозиции и классовым врагам, вина которых заключалась только в их происхождении или взглядах. Террор и насилие имели фундаментальное значение для установления нового строя, для полной деморализации врагов и окончательной победы. Причем победа была не моментом установления своей политической власти над всей страной, а чем-то отдаленным, неясным, поскольку враги повсюду могут в любой момент изменить расклад сил. Эта психология осажденной крепости характерна для социалистов самых разных эпох. Социалистические режимы революционного толка никогда не чувствовали себя уверенно, поскольку приходили к власти через насилие, а не через легитимные институты и процедуры, из-за чего их поиски внутренних врагов принимали и принимают параноидальный характер. Внутренние враги – между прочим, обычные граждане их же страны – становятся продолжением врагов внешних, так как социалистическая парадигма не распознаёт традиционные государственные границы, общность на основе культурной, религиозной, исторической, этнической идентичности. В ней есть только идентичность классовая, причем классы надо понимать не в узком экономическом смысле (пролетариат, буржуазия), а шире – угнетенные и угнетатели. Поскольку в одной отдельно взятой стране всегда существует множество классов (и, натягивая сову на глобус, всегда можно умозрительно разделить в ней общество на угнетенных и угнетателей), то, конечно же, приходя к власти, социалисты не будут воспринимать всех, кого они идентифицируют как «угнетателей» как полноправных граждан социалистического государства. В классическом европейском национальном государстве все совершенно иначе – в нем государство нейтрально, все граждане равны перед законом, а свою политическую волю они могут выражать через институты самоуправления и многопартийный парламент. Поэтому в таком государстве априори не может быть массового террора.

Можно, конечно, возразить и сказать, что несоциалистические автократии, которые устанавливались вопреки демократическим процедурам, через военные перевороты, тоже использовали насилие в отношении своих политических противников: например, режим Пиночета, свергнувший Альенде в 1973 г., или режим Франсиско Франко, победивший в гражданской войне коалицию самых разных политических сил (прежде всего левых). Но масштабы просто несопоставимы. Ни в Чили, ни в Испании не было долговременной системы концентрационных лагерей и массовых казней. За период правления военной хунты Пиночета с 1973 по 1990 г. было казнено или исчезло чуть более 3000 человек (при населении страны в 10 и 13 млн соответственно). Причем 663 человека из этого числа относились не к мирному населению, а к партизанам вооруженной марксистской группировки MIR [457]. Это в два раза меньше, чем было только казнено (не считая исчезновений и других причин) в сталинистской Албании с населением в 1,6 млн человек в 1960 г. Важно также, что, в отличие от Сталина, Мао, Ходжи, Кастро и других лидеров социализма, Пиночет уступил власть демократическому режиму добровольно, а в 1998 г. против него началось уголовное преследование за совершенные его режимом преступления. Процесс продолжался до самой смерти бывшего диктатора в 2006 г. Что касается режима Франко, то с момента его победы в гражданской войне в 1939 г. и до самой его смерти в 1975 г. в стране с 30–35 млн населения было приведено в исполнение 165 казней по приговору суда [422].

Другое возможное возражение – это апелляция к опыту социал-демократических партий, которые в рамках парламентской демократии периодически приходят к власти и даже проводят некоторые изменения в экономике и культуре в духе социализма, вроде национализации ряда отраслей в некоторых странах Европы после Второй мировой войны или изменений трудового кодекса в пользу отдельных групп рабочих. Но это совершенно некорректная отсылка, ведь социал-демократы и избрали такой путь, который не предполагает построения полноценного социалистического общества – такова цена за власть, которую они действительно могут получать благодаря своей умеренности и готовности идти путем эволюции, и именно отказ от курса на 100 %-ный социализм позволил им отбросить необходимый убежденному социалисту радикализм. Но куда в итоге эволюционировали сами социал-демократы? По моему мнению, сегодня это едва ли те люди, которых можно вполне считать последовательными социалистами. Социал-демократы, например, провели рыночные реформы в Новой Зеландии в конце 1980-х – вот уж чего не ожидаешь от людей, чья партия носит почти такое же название, что и та партия, в которой состояли большевики.

Интересно, что социалисты в своей апологетической деятельности стараются увеличить число казней в других странах, добавляя туда все судебные и внесудебные приговоры, исполненные в колониях. К сожалению, социалисты здесь не выступают последовательными оппонентами, так как противники социализма, не отрицая преступлений, совершенных в колониях в отношении туземного населения, все же акцентируют внимание на взаимоотношении социалистических режимов с собственным населением, т. е. со своими гражданами, а не кем-то еще. И в данной главе я не пытался увеличить число расстрелов, совершенных, скажем, советскими властями, за счет репрессий, которые они проводили в оккупированной в 1939–1940 гг. Польше (включая Катынский расстрел), или расстрелянных северокорейскими военными во время их успешного наступления на Южную Корею в 1950 г. И само собой, что не все казненные в социалистических странах были невиновными – убийцы и насильники в СССР, Китае и т. д. преследовались точно так же, как в либеральных государствах. Однако та фантастическая разница в применении смертной казни, да еще когда мир начал постепенно от нее отказываться, которую мы видим между социалистическими и несоциалистическими странами, не может быть объяснена тем, что в СССР или КНДР смогли