Живописец душ - Ильдефонсо Фальконес де Сьерра

– Да, – признал итальянец, – больница – строительство крупное, огромное, но Дворец… Знаешь, какую площадь занимает больница? – (Далмау не знал.) – Более трехсот тысяч квадратных метров. Доменек изощряется, украшая свои павильоны, он может это позволить себе в постройке такого размаха, в которой, без сомнения, много работы для таких художников, как мы. А теперь скажи-ка мне, какую площадь занимает Дворец музыки? – (Далмау даже отвечать не стал, просто помотал головой.) – Меньше полутора тысяч квадратных метров, к тому же участок неправильной формы, втиснутый между переулками одного из старейших кварталов города. Даже не будет никакого обзора для здания, встроенного в ряд домов, из окон которых жители смогут дотянуться рукой до фасада. Горожанин наткнется на Дворец внезапно! Триста тысяч квадратов против тысячи пятисот. И на этих полутора тысячах, плохо расположенных, Доменек предполагает уловить дух музыки через архитектуру; хочет выразить каталонскую традицию хорового пения, поддерживаемую Каталонским Орфеоном, народным хоровым коллективом, с подачи которого и затеяли строительство; желает к тому же достигнуть вершин модерна, стиля, который в этом городе находится в зените, в то время как в других странах его уже превзошли новые художественные течения; но главная цель – создать такое место, где простые, скромные люди смогут наслаждаться музыкой, жить ею; отсюда и выбор участка. Планы архитектора мне известны. Наверное, больница будет колоссальным творением, да, удивительным, но уверяю тебя: потомки запомнят Доменека благодаря Дворцу музыки, и мы приложим к этому руку.

Локоть к локтю с другими сотрудниками за длинным столом, облаченный в выцветший синий халат, который был ему широк, но дарил безмятежное спокойствие, вроде того, что снисходило на него на вершине хребта дракона, венчающего дом Бальо, Далмау стал постигать незнакомую технику: изготовление и обрезку кусочков смальты для колонн, потолков и фасада Дворца согласно рисункам самого Доменека; все подготовительные работы производились в мастерской, чтобы впоследствии каменщики и мозаичисты не мешали друг другу. Увидев планы и рисунки, Далмау скоро понял, что, в отличие от дома Льео и даже новой больницы, Доменек, как и говорил Маральяно, предполагал обилие керамики, мозаики и тренкадис; а если прибавить к этому скульптуру, работы по дереву, витражи и литье, то получится здание, равного которому нет в мире.

И, деля с сотрудниками по мастерской рабочий стол, Далмау начал делить с ними досуг и развлечения. Заработок был хороший, так что деньги у него водились; не имея никаких обязательств, он всего лишь содержал себя, по-прежнему не роскошествуя, платил за жилье и каждый месяц откладывал на новую швейную машинку для матери, которая от его помощи отказалась. «Эмма хорошо зарабатывает, – сказала она, – нам троим хватает, да и я кое-что добавляю шитьем. Пользуйся случаем, устраивай свою жизнь, сынок». Далмау не хотел говорить Хосефе, каких усилий стоило ему накопить сумму, достаточную для того, чтобы купить машинку. Товарищ из мозаичной мастерской посоветовал обратиться в ломбард, взять кредит и приобрести ее безотлагательно; но когда Далмау узнал, что за люди стоят во главе учреждения, он отказался от этой мысли, чтобы не пересечься снова с друзьями дона Мануэля. Он подумывал также взять взаймы у кого-то из несметного множества людей, которые помещали объявления в газеты, предлагая ссуду, но то были ростовщики, бравшие иногда по десять процентов в день от полученной суммы. Далмау не хотел попасть в порочный круг, в плену которого оказывалось большинство рабочих, подстрекаемых нуждой. Лучше каждый месяц откладывать, заключил он.

А покамест он слышал смех и заново учился смеяться. Радовался простому, доступному досугу: красочным праздникам, которые устраивались в кварталах; танцам под навесом где-нибудь на улице; посиделкам в тавернах, шуткам, спорам, партиям в шашки или в карты, хотя сам он, не зная правил, и не играл, и не делал ставок; время от времени походам в кино, в цирк, в театр или на игру в пелоту. Далмау заново открывал город своего детства: конные состязания в парке, выставки цветов и растений, концерты гражданских и военных оркестров, выступления народных хоров, конкурсы местных танцев, шествия, маскарады, костры и вдобавок то, чего он не видел в детстве: гонки автомобилей. В Барселоне к тому времени их насчитывалось почти две сотни, они с грохотом проносились по улицам, оставляя за собой голубоватый удушливый дым, а то и сбитого с ног пешехода, не успевшего увернуться вовремя.

Некоторые из этих автомобилей участвовали в гонках на дистанцию в один километр вместе с велосипедистами, мотоциклистами, да и просто бегунами; дело было на улице Кортес, между улицами Энтенса и Мунтанер; их подбадривал оркестр, люди стояли вдоль всего маршрута, среди них Далмау, его товарищи по мастерской и прочие друзья. Победитель среди автомобилистов проехал километр за пятьдесят одну секунду, всего на тридцать секунд уступив победившему велосипедисту и намного опередив мотоциклиста, выигравшего в своем заезде.

По воскресеньям, после развлечений с друзьями, Далмау завел обыкновение приглашать свою мать поужинать; они намечали столовую и шли туда пешком, под руку, и, пока выбирали блюда и отдавали им должное, болтали обо всем на свете так непринужденно, как никогда еще не было в жизни Далмау.

В воскресенье, 26 апреля 1906 года Леррус торжественно открыл нижний этаж Народного дома на углу улиц Арагон и Касанова. На других этажах еще велись работы. Самым важным на этом этаже был огромный зал наподобие театрального, со сценой, с двумя рядами галерей по обеим сторонам, предназначенный для разного рода политических митингов, какие устраивали республиканцы, театральных представлений и лекций; в любое другое время он служил рестораном.

Всю неделю Эмма работала как заведенная, урывая по ночам пару часов для сна. Первые два дня она еще бегала проведать Хулию, а на третий объявила Хосефе: пока не запустится эта чудовищная махина, будет сложно возвращаться домой; на работе хотя бы можно отыскать уголок, рухнуть там и немножечко отдохнуть. Она мыла и чистила, покупала ткани, заказывала и проверяла посуду, столовые приборы и стаканы, сковородки, черпаки, кастрюли и горшки; доставала дрова и уголь для чугунных плит и песок для чистки посуды. Одним словом, чтобы махина запустилась, следовало обо всем позаботиться. Эмма не подвела