Живописец душ - Ильдефонсо Фальконес де Сьерра

– Нам не раз случалось помогать друзьям в нерабочее время, – высказался другой, вызвав всеобщий смех и оживленные комментарии. «Помнишь?..» «Помнишь?..» – припоминал чуть ли не каждый ту или иную акцию.

– Спасибо вам, но я настаиваю, чтобы вы не вмешивались: это личное дело, ни к чему всей группе создавать проблемы.

– Парень стащил крест с мощами у одного из главных в городе святош, – вмешался Висенс, молодой капитан отряда, – а теперь его держат в кутузке, куда богатые буржуи помещают всякого, кто борется за свободу; так с чего ты взяла, что это – личное дело? Церковь, святые, полиция, буржуи… Все они – наши враги! Твоему другу нужно поставить памятник за кражу – так унизить католиков! Мы с тобой!

Эмма решила, что не время убеждать товарищей в невиновности Далмау, которые, пока она колебалась, разразились восторженными криками.

– Не знаю, как насчет памятника, – сказала она, когда все двинулись к участку, уже не сомневаясь, что крест украл Далмау, – но, если мы его освободим, он напишет картины для Народного дома.

– Стало быть, ты хочешь освободить его из участка Консепсьон? – уточнил Висенс, шедший с нею рядом.

– Да. Не знаю… Наверное, – заколебалась Эмма.

– Только здесь это можно сделать. Когда его переведут в Модело или в Монжуик, мы будем бессильны. – Вспомнив Монжуик и пытки, которым подвергли ее отца, Эмма задрожала, отпрянула в смятении. Висенс понял, чего она испугалась. – Да, – сказал он, – там с твоим другом может произойти все, что угодно.

– Нужно вытащить его сейчас, – придя в себя, решительно заявила Эмма.

– В участке, – начал рассуждать Висенс, – бывает не больше пяти полицейских.

Эмма кивнула. Она знала расклад: городская полиция Барселоны насчитывала около тысячи человек личного состава; люди дежурили посменно, по восемь часов, стало быть, во время каждого дежурства в наличии имелось чуть более трехсот полицейских, которые в свою очередь распределялись по двадцати трем участкам города. В среднем получалось десять полицейских на каждый комиссариат. Если из получившихся десяти вычесть тех, кто назначен в конный разъезд, и тех, кто патрулирует улицы, поддерживая порядок в кварталах, да еще заболевших, весьма вероятным будет предположение, что внутри участка окажутся именно пятеро.

– Нас гораздо больше, – с гордостью объявил Висенс и подозвал пару парней: те внимательно выслушали указания и, отделившись от группы, побежали вперед.

Капитан отряда «молодых варваров» продолжал направо и налево раздавать приказы, пока они не оказались около участка Консепсьон, а там оставшиеся рассредоточились по улицам, как им велел Висенс, – он не хотел, чтобы полиция заметила их, прежде чем два убежавших вперед застрельщика не ворвутся в церковь Консепсьон, расположенную в соседнем квартале. Эмма и Висенс, опершись об откосную стену, за которой ходили поезда на Мадрид, заняли позицию напротив участка и наблюдали: то было большое муниципальное здание, там наряду с комиссариатом находились и городские службы. Четырехэтажный дом был построен в конце прошлого века в модном тогда псевдосредневековом стиле. В здание можно было попасть через три арки, на которые делился фасад. Только один полицейский стоял у решетки, спиной к улице: его больше занимало то, что происходит внутри.

Наконец прибежал дьякон, подскочил к полицейскому у решетки и стал что-то говорить, бурно жестикулируя и все время показывая в сторону церкви Консепсьон.

– Похоже, наши хорошо поработали, – шепнул Висенс Эмме.

– И что дальше? – спросила та.

– Погоди.

Через пару мгновений двое полицейских вышли из участка и отправились следом за дьяконом. «Их уже меньше», – пробормотал Висенс. Он сделал знак другим бойцам, чтобы они дальше следовали плану, и Эмма увидела, как трое из них смешались с толпой горожан, пришедших в отделы городской управы по каким-то делам. Часовой у входа ни за чем не следил: то отходил к отделам комиссариата, то возвращался. Троим юнцам было несложно раздобыть корзину для бумаг, сунуть туда пару связок документов, спрятать за колонной и поджечь. Сразу повалил густой дым. Двое парней выскочили из-за колонны с криком «Пожар!», а третий продолжал подкладывать папки.

– Дом не сгорит? – забеспокоилась Эмма.

– Нет, – утешил ее Висенс, указывая остальным членам отряда, что пора входить. – Корзину можно потушить, вылив туда ведро воды, а рядом нет ничего такого, что может гореть. Главное – побольше дыма, чтобы вызвать панику.

И паника, точно как предсказывал капитан, началась через несколько секунд. Юнцы вопили, изображая ужас, и призывали людей спасаться. Люди побежали, расталкивая друг друга и визжа от страха. Полицейские вышли из участка посмотреть, что творится в другом крыле, там, где отделы городской управы, и попали в абсолютный хаос. Улучив момент, человек десять «молодых варваров» ринулись в полицейский участок. Висенс оказался прав: после того как полицейские разошлись кто в церковь, кто на пожар, внутри осталось всего двое: они стерегли мужчину в наручниках, с лицом, разбитым в кровь; он сидел за столом, а над ним нависал другой, постарше, с пышными, густыми бакенбардами, которые соединялись с усами.

Юнцы их всех застали врасплох. Одни набросились на полицейских и дона Мануэля, повалили их на пол. Остальные подхватили Далмау и вынесли его наружу. Несколько секунд – и, растолкав чиновников и ротозеев, которые с улицы наблюдали, как рассеивается дым, все они уже бежали по улице Арагон по направлению к Парку. Дон Мануэль метался в толпе, кричал, требовал, чтобы полицейские пустились за штурмовиками в погоню, но агенты, погасив огонь, проверяли, насколько повреждено здание, и вовсе не собирались гоняться за бандой революционеров.

Дон Мануэль продолжал бесноваться, воздевая руки к небу, вперяя гневный взор туда, где терялись следы Далмау.