Дочери Лалады. Паруса души - Алана Инош

и Онирис. Та пока ещё не имела возможности опробовать его в действии, потому что ещё ни разу не покидала дом. Серебристое кружевное сердечко было украшено крошечными, как брызги воды, светлыми, молочно-радужными опалами; этот камень, по словам госпожи Игтрауд, наиболее подходил Онирис. «Цвет опала — цвет твоей души, нежный и ласковый, очаровательный и волшебный», — сказала она.

Ближе к концу стромурсмоанна Онирис начала временами ощущать смутную тревогу. Причин для неё как будто не было: плавание Эллейв проходило благополучно, они встречались в снах, и та ни разу не показалась Онирис обеспокоенной или мрачной. Если бы было что-то неладно у супруги, она почувствовала бы. Одгунд должна была уже вот-вот вернуться из плавания, а значит, и свадьба её сестры Трирунд близилась. Прекрасное и радостное событие — так откуда же тревога? Кагерд докладывал, что у Ниэльма дела неплохо, мальчик с дедом всё ещё жили в Верхней Генице у Бенеды, батюшка Тирлейф с Веренрульдом тоже были живы-здоровы...

А тревожная струнка ныла и звенела — сначала тоненько и тихо, потом всё громче. Недобрая догадка вдруг осенила Онирис: а если что-то с матушкой? И что-то внутри ёкнуло, откликаясь на эту догадку холодящим и тягостным ощущением: да. Онирис попыталась постучаться к матушке в сон, но будто на чёрную стену наткнулась — глухую и непробиваемую. Тревога была уже не стрункой, она гудела колоколом, и Онирис в ту же ночь попыталась связаться с батюшкой Тирлейфом и госпожой Розгард. Увы, они или спали слишком крепко, или, напротив, совсем не спали — увидеться с ними во сне не получилось, связь почему-то не устанавливалась.

Онирис поделилась своим беспокойством с госпожой Игтрауд. Та, озабоченно нахмурившись, сказала:

— Если твоя тревога так сильна, дитя моё, это, скорее всего, знак, что там действительно что-то не вполне благополучно... Быть может, я и хотела бы тебя успокоить, дорогая, но от таких предчувствий, как правило, не приходится ждать ничего хорошего, увы. Что ж, попытайся с ними связаться на следующую ночь. Если снова не выйдет, тогда попросим матушку Аинге навестить дом госпожи Розгард и узнать, что там происходит.

Что-то подсказывало Онирис, что и на следующую ночь ничего не выйдет. День она провела в мучительной тревоге, не могла толком ничем заниматься, а вечером с трудом заснула. За ночь она предприняла несколько попыток достучаться до матушки, батюшки Тирлейфа и госпожи Розгард, но безуспешно. Проснувшись в четыре часа, Онирис несколько минут сидела в постели и массировала горящие и слипающиеся от недосыпа глаза: полноценного отдыха у неё, конечно, не получилось.

Госпожа Игтрауд уже была на ногах. Она, видимо, тоже предчувствовала безуспешность этой попытки, а потому встретила Онирис сообщением, что уже связалась с матушкой Аинге и попросила её навестить особняк госпожи Розгард. Поскольку та находилась в столице, это не должно было составить для неё труда.

— Будем ждать вестей, дорогая, — ласково погладив Онирис по плечу, вздохнула госпожа Игтрауд. — Матушка Аинге пообещала отправиться к тебе домой довольно рано утром, в шесть часов. Как только она всё разузнает, она свяжется с нами.

Это было тягостное ожидание. Онирис слонялась по саду, несколько раз принималась молиться в беседке со статуей, но из-за тревоги внимание было рассеянным, сосредоточиться на молитве должным образом не получалось. От завтрака она отказалась, выпила только чашку отвара тэи со сливками: кусок в горло не лез.

Пять сорок пять, шесть, шесть пятнадцать... Онирис то и дело смотрела на часы, а тревога в ней гудела, раскручиваясь вихрем и не давая ей успокоиться ни на миг. Матушка Аинге, вероятно, уже там, дома... Что же там случилось, что предстало её взгляду?

А если — ничего? Если предчувствие оказалось ложным? Онирис отчаянно молилась и уповала на это. Пусть они зря побеспокоили матушку Аинге, пусть! Уж лучше так...

Но, увы, оказалось — не зря.

В шесть сорок пять матушка Аинге вышла на связь по телепатическому каналу, одновременно вызвав и Онирис, и госпожу Игтрауд.

«Онирис, дорогая... К сожалению, у меня для тебя неутешительные новости, — раздался её голос, точно гулкий, печальный колокол. — Боюсь, твоя матушка находится на грани гибели, и мы, увы, мало что сможем сделать...»

Трагедия разыгралась из-за письма госпожи Вимгринд — актрисы, которую Темань наняла для исполнения роли подставной «бывшей возлюбленной» Эллейв. Послание это было дерзкого и фривольного содержания, в цветистых и страстных выражениях госпожа Вимгринд опять говорила Темани о своих чувствах и сетовала на разлуку, потому что ей пришлось продать дом в столице и перебраться в город поменьше. Причём писала она так, что можно было сделать из её любовного бреда неверные выводы, как будто Темань отвечала ей взаимностью и между ними что-то было... Этого оказалось достаточно, чтобы между ней и госпожой Розгард состоялся тяжёлый разговор. Темань рыдала и уверяла, что ничего у неё с Вимгринд никогда не было, что та домогалась её, но безуспешно.

К вечеру того же дня Темань слегла с сильнейшей и скоротечной, злокачественной формой озноба горя, которая и раньше встречалась очень редко, а теперь и вовсе считалась забытой... Увы, она и так была надломлена разлукой с дочерью, а сейчас ещё и подозрения в неверности на неё пали. Госпожа Розгард была не из тех, кто от ревности приходит в бешенство, крушит мебель и прибегает к насилию; со свойственной ей уравновешенностью она лишь попросила у Темани объяснений по поводу этого письма и совсем не была жестока с нею, но Темани и этого хватило, чтобы испытать сильнейшее нервное потрясение. А учитывая её склонность переживать всё в преувеличенном виде, это было и неудивительно.

Это стало полнейшим шоком и для госпожи Розгард. Всё началось с её сдержанного вопроса: «Дорогая, что это значит? Почему госпожа Вимгринд позволяет себе с тобой такие вольности?» — и закончилось смертным одром супруги, которую злокачественная «быстрая» форма озноба привела на грань гибели за двое с половиной суток.

«Я сейчас нахожусь у постели твоей родительницы, дорогая Онирис, — сказала матушка Аинге. — Отправляю тебе картинку, смотри сама».

Она подключила Онирис к своему зрению, и та её глазами увидела матушку, которая уже не сотрясалась от озноба, а лежала с запрокинутой головой, мертвенно застывшим взглядом и приоткрытым ртом, из которого вырывалось отрывистое, агональное дыхание. Безусловно, на её бледном осунувшемся лице лежала печать скорой смерти, а страшные кристаллы боли были разбросаны по всему её телу! Два самых больших сидели под сердцем и в мозгу, прочие вонзались своими смертоносными отростками