Дочери Лалады. Паруса души - Алана Инош

и накрывал сеткой от птиц. Особенно хорошо йордхуббе отзывалась на удобрение навозом домашнего скота: кусты давали большой прирост и просто ломились от урожая. Вот и в этот раз батюшка Гвентольф съездил в животноводческое хозяйство и заказал там дюжину мешков драгоценного пахучего «золота». В отдалённом уголке сада он делал из него настой в бочке, смешивая с золой, и поливал полученной питательной жидкостью кусты, деревья и клумбы. Поскольку дома госпожи Игтрауд и её родительницы находились по соседству, сады тоже примыкали друг к другу, и уже давно было решено объединить их в один. Разделял их чисто символический заборчик из живой изгороди по пояс высотой и с проходом в виде арки, оплетённой цветущей лианой. Батюшка Гвентольф хозяйничал, свободно переходя с одной половины на другую и обратно. Когда говорилось слово «сад», не уточнялось, какая именно половина имелась в виду. Просто сад, общий.

В последнее перед отплытием утро Эллейв распахнула окно спальни.

— Фу, опять дедуля сад удобряет, — принюхавшись и поморщив нос, сказала она.

Пели птицы, к аромату цветников и клумб примешивался удушливый и слегка тошнотворный запах навоза. Эллейв стояла у окна, одетая лишь в золотые утренние лучи, и Онирис не могла оторвать взгляда от её великолепного тела. Пока супруга была дома, она старалась уделять ей внимание и дарить ласку как можно щедрее, поэтому учёбой и духовными практиками занималась в минимальном объёме. У неё будет на это предостаточно времени, когда Эллейв уйдёт в море, а драгоценные дни вместе с любимой нужно было проводить с максимумом удовольствия и радости — к такому компромиссу они пришли уже в начале их совместной жизни. Онирис брала пример с госпожи Игтрауд, которая удивительно мудро распределяла своё время между работой, творчеством, духовными занятиями, супругами и детьми. Сперва Онирис удивлялась: как у той хватало сил на всё? Неужели она не выматывалась? А потом поняла секрет: всё дело было в свете Источника, это он подпитывал госпожу Игтрауд и наполнял её светлой энергией, лучистой и упругой, жизнерадостной и спокойной силой. Её глаза — хрустальные бокалы сияли этим божественным светом, она сама была сосудом-проводником для него, а все остальные получали свою порцию уже от неё.

«Не все умеют получать свет напрямую от Источника, — объяснила госпожа Игтрауд. — Поэтому я беру на себя роль своеобразного посредника, проводника, чтобы и мои родные приобщались к этому благодатному свету. Ты тоже умеешь брать свет из Источника, дорогая. Наполняйся им до отказа, а потом раздавай окружающим. Поверь, Источник щедр и неиссякаем, света в нём хватит и тебе, и мне, и всем остальным».

Вот в чём заключался секрет такого почитания и обожания госпожи Игтрауд всем семейством. Она была для всех щедрым сосудом, из которого они получали животворный и целительный свет. И она сама не истощалась при этом, потому что была соединена с Источником прямым каналом, по которому к ней шёл мощный поток высшей энергии.

Онирис тоже ощутила огромный прилив сил, когда стала обращаться к Источнику. Ей даже стало требоваться меньшее количество сна для полноценного отдыха: теперь она, как и госпожа Игтрауд, спала не более пяти часов и чувствовала себя при этом превосходно. Свет Источника не только питал её силами, но также очищал, обновлял, оздоравливал её. Она забыла, что такое приступы, и флаконы с лекарствами стояли в ящике тумбочки в спальне невостребованные. Эллейв, беспокоясь о ней, всё же настояла на осмотре Онирис здешними врачами, и те нашли, что её здоровье находится в отменном состоянии.

— Прелесть, а не утро, — вдохнула полной грудью Эллейв, опираясь сильными руками на подоконник и выглядывая в окно. — И, как назло, в это чудесное утро мне нужно покидать тебя, моя сладкая красавица!

Онирис, выскользнув из постели, прильнула к ней сзади всем своим нагим телом. Это было самое чудесное и сладкое ощущение на свете — вот так сливаться с ней всей кожей, впитывая её волчий жар, её упругую силу, чувствовать под ладонями игру её мускулов под гладкой кожей. А взамен Онирис напитывала своего самого родного на свете волка могучей силой Источника, которой она сама наполнялась, как сосуд.

— М-м, счастье моё сладкое, — с рокочущими, чувственными звериными нотками проурчала Эллейв, сжимая Онирис крепкими объятиями. — Не могу от тебя оторваться ни на миг... Хочу пить тебя, дышать тобой, жить тобой, любовь моя... Давай ещё разочек... напоследок...

Когда дом позвал к завтраку, они ещё сливались, соединённые древом любви. Пища подождёт — они должны были выпить наслаждение до дна.

— Фу, батюшка Гвентольф, ну ты и навонял в саду, — пожаловалась Трирунд, когда они собирались за общим столом. — Просыпаюсь я, значит, утречком, открываю окошко, чтоб свежего воздуха глотнуть, а из окошка на меня... кхм!

Своим «кхм!» она озвучила впечатления всей семьи от сегодняшнего утреннего «аромата».

— Так ведь это для пользы сада, моя дорогая, — отвечал тот, усаживаясь на своё место и с воодушевлением поблёскивая глазами: перед ним стояли кушанья, маня и соблазняя. — Ягодки-то все любят, не так ли? А без удобрения не будет и урожая. Вот так-то!

— Ничего, ничего, это запах будущего изобилия, — со смешком молвила госпожа Игтрауд. — Так сказать, изнанка той красоты, которая окружает нас с вами!

Отплытие было назначено на три часа, к этому времени Онирис и приехала в порт, а точнее, чуть заранее. Эллейв отправилась на свой корабль намного раньше, к девяти утра, хотя помощники прекрасно справлялись с подготовкой судна к отплытию и сами. Но присутствие капитана также было необходимо. Стоя на причале, Онирис окидывала нежным взглядом «Страж» и уже не находила его каким-то неказистым или некрасивым. «Прекрасная Онирис» была великолепна, это правда, но и это более скромное судно уже стало милым её сердцу — прежде всего потому что им командовала Эллейв. Она любила в нём каждую мачту, каждый рей, каждый парус. Погода была ясная, ветер отличный. Увидев на палубе знакомую и родную фигуру, Онирис помахала рукой; та не видела её, но кто-то из подчинённых заметил и шепнул. Эллейв обернулась, а уже в следующую секунду её ноги пружинисто приземлились на причал.

— Радость моя... — Жадные губы горячо впились, руки обвили крепкими объятиями.

Мгновения-вздохи иссякали, а руки и сердца не желали размыкаться, отпускать друг друга. Огромные глотки поцелуев вперемешку с глотками воздуха, неистовое слияние, врастание друг в друга незримыми корнями... Как трудно было отделяться, отрываться, когда их дыхания зависели