Жизнь волшебника - Александр Гордеев

водочкой после каждой вылазки в тайгу. К чему её эта титаническая

работоспособность? Какая радость всю жизнь ходить по замкнутому материальному кругу,

вкладывая деньги в собственную, всё более закрепляемую кабалу? Или, может быть, работать не

покладая рук – это некий народный трудовой инстинкт, когда смысл работы состоит в самой

работе? Наверное, внешне это похоже на унылую обречённость, однако, если задуматься о

счастье, то, ведь эти-то люди единственно и счастливы. Радость для них не только в разовых

результатах труда, но и в самом каждодневном процессе. Именно эти-то творческие жучки и

продвигают жизнь вперёд, потому что постоянно грызут её твёрдую неподатливость.

* * *

Сутки дежурства пожарные коротают бильярдом, домино и телевизором. Но для Романа это

хорошая возможность читать. В очередное дежурство он отпрашивается у Каргинского на

пятнадцать минут в поселковую библиотеку, благо она рядом с частью. За всю свою службу

Каргинский не помнит, чтобы с дежурства отпрашивались в библиотеку. Это до того не нормально,

что, растерявшись, он разрешающе кивает головой и лишь позже спохватывается, что тем самым

позволил нарушить дисциплину. А когда Роман приносит книги и начальник караула, наморщив

лоб, контрольно осматривает обложки с мудрёными названиями вроде «Эсхил», то и вовсе

смотрит на подчинённого с опаской, как на какого-то провокатора. В книгах, которые всё же иногда

читают в пожарке, обычно передавая их друг другу, неизменно присутствует тайга, охотники и

рыбаки. А что может понимать в этом какой-то там Эсхил, чтобы ему была оказана честь

находиться на боевом объекте, которым, по сути, и является пожарное подразделение?

Озадаченно вернув книги, Каргинский садится к столу с телефоном и молча наблюдает за Романом

со стороны. В принципе-то новенький, кажется, такой же мужик, как и все, в таких же синих галифе

и в форменной куртке с пожарными пуговицами, только вот почему это он хочет читать какую-то

странную книгу на букву «Э» (понятно, что полное название уже забыто)? Остальные же пожарные

любуются Каргинским: редкий случай, когда его можно увидеть задумчивым и размышляющим.

Трепетный интерес к книгам проявляет вдруг Митя Ельников. Тщательно вытерев руки о куртку,

он осторожно листает страницы, и мощные воины в латах на одной из иллюстраций потрясают его.

– Это кто же такие? – с уважением спрашивает он.

– Их зовут Кастор и Полидевк.

– Ну и имена, – удивляется Митя, – про касторку слышал, даже пил как-то, а вот Кастора

пробовать не приходилось…

Роман смеётся и рассказывает о том, что смысл жизни этих героев состоял в братской любви,

благодаря которой они разделили бессмертие: один из них должен был находиться в жизни, другой

– в потустороннем мире, и наоборот.

Внимательно выслушав историю, Митя сочувственно вздыхает.

– Э-э, значит, ничего у них не вышло…

– Почему?

– Какое же это братство, если даже рюмку друг с другом не выпьешь? Первый на одном свете,

второй на другом, а потом местами меняются… Только, наверное, поздороваться и успевают на

пороге…

– Нд-а, – только и остаётся пробормотать Роману; а ведь эта простая мысль, наверное, не

приходила в голову ни одному профессору филологии.

Но и это ещё не всё. Митя уходит куда-то по делам, а, вернувшись через полчаса, сообщает

приказание Каргинского смотать сухие рукава, которые остались в сушилке от вчерашнего караула:

ночью был выезд на пожар.

– А вообще-то эти братишки здорово надули богов, – говорит он между тем, присаживаясь

рядом.

– Как это надули?

– Да так. Им же посулили одно бессмертие, а они получили два.

Роману остаётся лишь хмыкнуть и задуматься. А ведь, похоже, Митя прав и тут, потому что в

результате делёжки бессмертия ни один из братьев не умирает совсем. Бессмертие бесконечно, и,

сколько его ни дели, всё равно остаётся бессмертием… Ай да Митя! Как своеобразно и тонко

истолковал он этот древний миф.

Роман ещё многое помнит из той схемы взаимоотношений античных персонажей, что была

начертан на обратной стороне мелованного плаката в «Эпоху Голубики», и потому ему есть что

рассказать. Митя воспринимает древние сюжеты с восторгом ребёнка, слушающего

занимательные сказки. Однако и на часы он посматривать не забывает.

– Ну, ладно, – прерывает наконец Митя, – пойдём, смотаем рукава. А то Каргинский сейчас

прибежит и порвёт нас как твой Геракл грелку.

199

– Пойдём, – соглашается Роман, откладывая книгу и сопровождая это последней фразой,

прочитанной сегодня. – «О, если в мире есть беда всем бедам, её вкусил Эдип!»

– А это ещё что за тип? – спрашивает Митя, снова опускаясь на краешек кровати.

Роман пересказывает «Эдипа-царя», и литературная беседа в спальном помещении

продолжается ещё минут пятнадцать.

– А-а! – врываясь туда, кричит Каргинский. – Почему до сих пор не выполняется руководящее

распоряжение!?

Митя опрометью бросается к сушилке, Роман идёт следом, скрывая от начальника улыбку.

В два часа ночи, во время самого крепкого сна, Романа поднимают дежурить у телефона. Он

устраивается за ярко освещённым столом и ещё несколько минут сидит в полудрёме. Потом,

опасаясь заснуть, идёт на кухню, ополаскивает лицо холодной водой и, вернувшись, берётся за

книгу. Голова скоро светлеет окончательно, дрёма уходит, но Роман ловит себя на странной лени.

Желания читать отчего-то нет. Противоестественным кажется делать что-нибудь в то время, когда

все спят. «Да у меня, оказывается, стадные чувства, – удивляется он. – Даже удовольствие в

отрыве от других кажется мне ненормальным. А ведь для того, чтобы быть личностью, нужно в

некоторой степени быть одиноким».

Почему же его теперь вновь потянуло к античной литературе? Наверное, потому, что в

теперешней новой жизни не мало почти античного: сила и жизнестойкость здешних людей, мощь

окружающей природы с её безбрежным морем-озером, острыми вершинами, буйной зеленью,

гудящей водой. Очевидно, античная литература – это как раз самое подходящее чтение в этих

краях, созданных не для слабаков.

Сегодня Роман размышляет о созвездиях, название которых пришло из античных времён.

Интересно, кто эти названия создал? Кто над ними думал? Вот если б имена изобретал он, исходя

из своего мировоззрения, то на небе непременно было бы и созвездие Демидовны, и созвездие

Ильи Никандровича и, наверное, созвездие печки или очага. Впрочем, если так рассуждать, но,

наверное, каждый человек мог бы создать для себя своё собственное небо…

* * *

Принимая работу, завершённую Романом после дежурства, Демидовна идёт по плахам, топая

ногами так, что новый настил, лежащий теперь на лиственничных бревнах, гудит, как большой

барабан. И для хозяйки этот свежий звук – лучшая музыка. Проверять же ей по сути нечего – вся

работа делалась на глазах. Оставшись довольной, она приглашает Романа почаевать и за столом

вручает заработок.

– А ведь мне