Жизнь волшебника - Александр Гордеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
работоспособность? Какая радость всю жизнь ходить по замкнутому материальному кругу,
вкладывая деньги в собственную, всё более закрепляемую кабалу? Или, может быть, работать не
покладая рук – это некий народный трудовой инстинкт, когда смысл работы состоит в самой
работе? Наверное, внешне это похоже на унылую обречённость, однако, если задуматься о
счастье, то, ведь эти-то люди единственно и счастливы. Радость для них не только в разовых
результатах труда, но и в самом каждодневном процессе. Именно эти-то творческие жучки и
продвигают жизнь вперёд, потому что постоянно грызут её твёрдую неподатливость.
* * *
Сутки дежурства пожарные коротают бильярдом, домино и телевизором. Но для Романа это
хорошая возможность читать. В очередное дежурство он отпрашивается у Каргинского на
пятнадцать минут в поселковую библиотеку, благо она рядом с частью. За всю свою службу
Каргинский не помнит, чтобы с дежурства отпрашивались в библиотеку. Это до того не нормально,
что, растерявшись, он разрешающе кивает головой и лишь позже спохватывается, что тем самым
позволил нарушить дисциплину. А когда Роман приносит книги и начальник караула, наморщив
лоб, контрольно осматривает обложки с мудрёными названиями вроде «Эсхил», то и вовсе
смотрит на подчинённого с опаской, как на какого-то провокатора. В книгах, которые всё же иногда
читают в пожарке, обычно передавая их друг другу, неизменно присутствует тайга, охотники и
рыбаки. А что может понимать в этом какой-то там Эсхил, чтобы ему была оказана честь
находиться на боевом объекте, которым, по сути, и является пожарное подразделение?
Озадаченно вернув книги, Каргинский садится к столу с телефоном и молча наблюдает за Романом
со стороны. В принципе-то новенький, кажется, такой же мужик, как и все, в таких же синих галифе
и в форменной куртке с пожарными пуговицами, только вот почему это он хочет читать какую-то
странную книгу на букву «Э» (понятно, что полное название уже забыто)? Остальные же пожарные
любуются Каргинским: редкий случай, когда его можно увидеть задумчивым и размышляющим.
Трепетный интерес к книгам проявляет вдруг Митя Ельников. Тщательно вытерев руки о куртку,
он осторожно листает страницы, и мощные воины в латах на одной из иллюстраций потрясают его.
– Это кто же такие? – с уважением спрашивает он.
– Их зовут Кастор и Полидевк.
– Ну и имена, – удивляется Митя, – про касторку слышал, даже пил как-то, а вот Кастора
пробовать не приходилось…
Роман смеётся и рассказывает о том, что смысл жизни этих героев состоял в братской любви,
благодаря которой они разделили бессмертие: один из них должен был находиться в жизни, другой
– в потустороннем мире, и наоборот.
Внимательно выслушав историю, Митя сочувственно вздыхает.
– Э-э, значит, ничего у них не вышло…
– Почему?
– Какое же это братство, если даже рюмку друг с другом не выпьешь? Первый на одном свете,
второй на другом, а потом местами меняются… Только, наверное, поздороваться и успевают на
пороге…
– Нд-а, – только и остаётся пробормотать Роману; а ведь эта простая мысль, наверное, не
приходила в голову ни одному профессору филологии.
Но и это ещё не всё. Митя уходит куда-то по делам, а, вернувшись через полчаса, сообщает
приказание Каргинского смотать сухие рукава, которые остались в сушилке от вчерашнего караула:
ночью был выезд на пожар.
– А вообще-то эти братишки здорово надули богов, – говорит он между тем, присаживаясь
рядом.
– Как это надули?
– Да так. Им же посулили одно бессмертие, а они получили два.
Роману остаётся лишь хмыкнуть и задуматься. А ведь, похоже, Митя прав и тут, потому что в
результате делёжки бессмертия ни один из братьев не умирает совсем. Бессмертие бесконечно, и,
сколько его ни дели, всё равно остаётся бессмертием… Ай да Митя! Как своеобразно и тонко
истолковал он этот древний миф.
Роман ещё многое помнит из той схемы взаимоотношений античных персонажей, что была
начертан на обратной стороне мелованного плаката в «Эпоху Голубики», и потому ему есть что
рассказать. Митя воспринимает древние сюжеты с восторгом ребёнка, слушающего
занимательные сказки. Однако и на часы он посматривать не забывает.
– Ну, ладно, – прерывает наконец Митя, – пойдём, смотаем рукава. А то Каргинский сейчас
прибежит и порвёт нас как твой Геракл грелку.
199
– Пойдём, – соглашается Роман, откладывая книгу и сопровождая это последней фразой,
прочитанной сегодня. – «О, если в мире есть беда всем бедам, её вкусил Эдип!»
– А это ещё что за тип? – спрашивает Митя, снова опускаясь на краешек кровати.
Роман пересказывает «Эдипа-царя», и литературная беседа в спальном помещении
продолжается ещё минут пятнадцать.
– А-а! – врываясь туда, кричит Каргинский. – Почему до сих пор не выполняется руководящее
распоряжение!?
Митя опрометью бросается к сушилке, Роман идёт следом, скрывая от начальника улыбку.
В два часа ночи, во время самого крепкого сна, Романа поднимают дежурить у телефона. Он
устраивается за ярко освещённым столом и ещё несколько минут сидит в полудрёме. Потом,
опасаясь заснуть, идёт на кухню, ополаскивает лицо холодной водой и, вернувшись, берётся за
книгу. Голова скоро светлеет окончательно, дрёма уходит, но Роман ловит себя на странной лени.
Желания читать отчего-то нет. Противоестественным кажется делать что-нибудь в то время, когда
все спят. «Да у меня, оказывается, стадные чувства, – удивляется он. – Даже удовольствие в
отрыве от других кажется мне ненормальным. А ведь для того, чтобы быть личностью, нужно в
некоторой степени быть одиноким».
Почему же его теперь вновь потянуло к античной литературе? Наверное, потому, что в
теперешней новой жизни не мало почти античного: сила и жизнестойкость здешних людей, мощь
окружающей природы с её безбрежным морем-озером, острыми вершинами, буйной зеленью,
гудящей водой. Очевидно, античная литература – это как раз самое подходящее чтение в этих
краях, созданных не для слабаков.
Сегодня Роман размышляет о созвездиях, название которых пришло из античных времён.
Интересно, кто эти названия создал? Кто над ними думал? Вот если б имена изобретал он, исходя
из своего мировоззрения, то на небе непременно было бы и созвездие Демидовны, и созвездие
Ильи Никандровича и, наверное, созвездие печки или очага. Впрочем, если так рассуждать, но,
наверное, каждый человек мог бы создать для себя своё собственное небо…
* * *
Принимая работу, завершённую Романом после дежурства, Демидовна идёт по плахам, топая
ногами так, что новый настил, лежащий теперь на лиственничных бревнах, гудит, как большой
барабан. И для хозяйки этот свежий звук – лучшая музыка. Проверять же ей по сути нечего – вся
работа делалась на глазах. Оставшись довольной, она приглашает Романа почаевать и за столом
вручает заработок.
– А ведь мне
