Жизнь волшебника - Александр Гордеев

или иной кирпич, надо догадаться самому. Да ведь

каждый кирпич для него – это не просто кусок спекшейся глины и песка. Каждый кирпич обладает

индивидуальными характеристиками, и у каждого поэтому лишь одно единственное место в печи.

Наряду со старыми кирпичами мастер использует новые, принесенные из сарая, укладывая их там,

где предполагается наибольшая температура. Эти кирпичи он проверяет особенно внимательно,

некоторые даже пробует на звук. Один из кирпичей, отчего-то перевитый пропеллером, Илья

Никандрович с таким раздражением отшвыривает в угол, что тот откалывает около пола кусок

штукатурки со стены. Роман от этой бурной реакции печника и сам прижимает уши. Конечно же, и

молчание старика непросто. Уж не видит ли он, подобно художнику, будущую печку как некое

единое полотно, не чувствует ли огонь, создавая для него наиболее благоприятные условия?

Возможно, согласно этому виодению и подбирается каждый кирпич. Но какой же урок следует

извлечь из того, что печник, без всякого сомнения, переделал такой большой кусок собственной

тщательной работы? Скорее всего, тут нужно усвоить сам стиль печника, состоящий в том, чтобы

не отступать от задуманного и не оставлять за собой даже мельчайших ошибок. На дело нужно

тратить столько труда, сколько это дело впитает, вберёт. Кого интересует, быстро ты что-то сделал

или нет? Но для всех важно: хорошо или плохо.

Размышляя, Роман, пожалуй, впервые в своей жизни осознаёт, что свои-то дела он

воспринимает проще. Ведь для него и сделанное с ошибкой считается завершённым. Допустив

брак, он, в отличие от Ильи Никандровича, не возвращается к нему, а старается исправить его

194

дальнейшей работой. Но ведь это же не исправление, а замазывание. Так что тут очевидно:

принцип печника – это принцип прочности, качества и фундаментальности, а его принцип (если это

можно так назвать) – принцип халтурщика. И, по сути, это ведь – настоящее открытие. Если

оглянуться на свою жизнь с точки зрения печника, то жизнь эту вообще следует перетряхнуть,

перекласть всю до основания.

Вечером, использовав весь раствор последнего замеса, Илья Никандрович выходит из тепляка

и уже с немощным вздохом опускается на берёзовый чурбак.

– Ну вот, – устало усмехнувшись, говорит он, чуть шевеля колючими губами, – я взялся за

работу, а она за меня…

И нынешний вечер похож на вчерашний: с ужином, с подарками Смугляне.

Нина от их гостинцев становится совсем жалкой. Здесь, на Байкале, она понимает истинную

цену этим пирожкам и молоку. Роман же, глядя на вечернюю трапезу жены на скамейке у

больницы, переполняется благодарностью к старикам. Если бы они не помогали, то он не знал бы,

с чем сюда прийти.

Возвращаясь из больницы, Роман намечает успеть до темноты «поохотится» на берегу за

новыми деревяшками. В дом он забегает лишь за мешком, лежащим у печки, и видит в окно

Бычкова, идущего к дому. Того обычно видно издалека из-за его странной походки. Шагая он почти

не размахивает руками, а сутуло и расслабленно несёт их неподвижными впереди себя. Наверное,

долг хочет вернуть. Что ж, хотя бы в этом он молодец – умеет слово держать. Обещал, правда,

отдать ещё вчера, ну да и сегодня неплохо. А ведь Бычков способный, в общем-то человек, его

мозги работают удивительно свежо и оостро. Бывает, как загнёт какую-нибудь прибасенку, так аж

присядешь от удивления. И в то же время – безвольный, бесхарактерный, спившийся. Наверное,

живи он как-то иначе, то развился бы, как невероятно…

Роман встречает его на крыльце. Поздоровавшись, Бычков не торопясь и не замечая

нетерпения хозяина, со вздохом садится на ступеньку, закуривает, осматривается.

– Неплохо живёшь, – оценивает он, почти журит, – нам бы с Лариской такой дом… Скоро

прибавление ожидается. Лариска-то у меня беременная. А мы с мужиками всё гадали: кому

достанется этот теремок.

– Когда это вы гадали?

– Да вот недавно, этой весной.

– А, так это вы тут и насвинячили?

– Ага.

– И бутылки в колодец вы набросали?

– Ага, – хохотнув, радостно признаётся Бычков и в этом. – Дураки, конечно. Ну, да это уже когда

поддали хорошенько.

Роман просто обезоружен этой святой простотой, этим лёгким самопрощением. Но после

дневной усталости он способен лишь на снисходительную усмешку. Тем более, что неприятности

уже отработаны: колодец вычищен, стены побелены. Сейчас же в руках Романа – мешок, в

который не терпится накидать разных заготовок, чтобы потом в тишине при свете лампы с

удовольствием ломать голову, добиваясь изумительных открытий. И не будет для него более

восхитительного сюрприза, чем тот неожиданный образ, который проклюнется в какой-нибудь,

казалось бы банальной, коряжке …

– Слушай, Вася, – почти ласково говорит он, – ты меня извини, но мне некогда. Давай сразу по

делу.

– Ну, ладно, – потупившись, бормочет Бычков, – по делу, так по делу. Я, конечно, понимаю, что я

человек наглый и поступаю нагло. Ну, значит, так…

И он снова замолкает.

– Всё ясно, – торопит Роман, – ты не можешь отдать долг. Давай отсрочим…

– Да нет, я о другом, – отмахнувшись, как от чего-то несущественного, продолжает Бычков, –

дай мне ещё пятёрку, а?

– Да ты что!

– Нет, но я же понимаю, что я наглый, я тебя об этом уже предупредил. Но дай… а?

– А где ж я возьму? Я ведь эти пятёрки не рисую.

– Да ладно прибедняться-то… Я же знаю, что есть.

– Ладно, пусть есть, но тебе не дам. Я зарабатываю деньги точно так же, как и ты.

– Как будто я насовсем прошу, – обижается Бычков. – Потом всё сразу и верну. Лучше

сохранится.

– Не дам.

– А я буду сидеть, пока не дашь.

– Сиди. Скоро магазин закроют.

Бычков испуганно и озабоченно смотрит на руку.

– О! А, хочешь, часы в залог оставлю?

– У меня свои есть.

195

– У меня лучше.

– Не лучше. Свои я ещё в девятом классе купил, сам заработал. Они со мной уже столько всего

прошли.

– Ну дай…

– Ты с чего пьёшь-то?

– Да беда у меня, – доверительно сообщает Бычков. – Лариска изменила. Мы сидели на берегу,

выпивали: я, она да один мой друг. Я подпил и заснул прямо на земле. Просыпаюсь – их нет. Домой

прихожу – дома никого. Я к другу. А они сидят там, она у него на коленях. Ну, она мне говорит, мол,

ничего ещё и не было. Просто сидели водку пили, ну, обнимались там, целовались. А больше

ничего.

– Так ты же сказал, что она беременная… Какая водка?!

– Ну и что? – удивляется Бычков.

И впрямь, что такого – одним уродом в стране больше, одним меньше, не велика беда. Зато

процесс беременности совмещён с приятным времяпровождением.

Роману становится