Жизнь волшебника - Александр Гордеев

«баловства».

– А ты чего орешь-то!? – в два раза громче кричит Дарья Семеновна в ответ на редкие, а потому

дорогие слова мужа. – Полюбуйся-ка, – говорит она, необычайно шустро развернувшись к Роману,

– как он, изверг, детей-то не любит. Изверг и есть…

Роман пытался вообразить радость, с которой дед должен был бы встретить подарок в штанах

трехлётнего внука и едва удерживается, чтобы не рассмеяться.

– А на той неделе, – продолжает Дарья Семеновна, – кота расстрелял… Ой, батюшки-и, какой

кот-то пушистый был… А этот его кончил.

– За что? – удивляется Роман.

– Да за то, что сам дурак, за то, что ничего живое не любит. Мне так вот даже собаку, и ту жалко.

Я как-то в город к сыну ездила. Спускаюсь по лестнице, а у дверей собака сидит: и вперёд не идёт,

и в сторону не отходит. Я испугалась да пнула её. А потом смотрю: собака-то слепая, потому и

выйти не может. Ой, да за что же я, дура, пнула-то её?! Как я плакала тогда, как просила у неё

прощения. Даже думала, что мне за это обязательно какое-нибудь наказание будет. А этот!

Никого не любит! И ничего не боится.

–Так что с котом-то произошло? – напоминает Роман.

– Да у кота такая привычка была, что как почует мясо, так и начинает как-то по дурному орать.

Ну, а этот изверг начал его специально кормить. Хочу, мол, испытать, сколько в него влезет.

Кормил, кормил, пока моего котика не стошнило. Этот схватил его за шиворот и в окошко. Ну, кот,

понятное дело, проблевался и успокоился. Этот изверг снова в дом его впускает. А мясо-то, оно

же вот, на столе. Ну тот возьми, да снова по дурному-то и заори. Тогда этот сходил к сыну за

дробовиком. Ведь не поленился же, хромой, за две улицы тащиться! Поймал кота на верёвочку,

увёл его за огород и там как предателя какого-то расстрелял…

– А что же вы не заступились?

– Да как же тут заступишься, если он злой и с дробовиком!? Он бы, изверг, и меня пристрели-и-

ил, как какую-нибудь пособницу… Из-за какого-то дурного, прожорливого кота и меня бы, жену

родную, насмерть укокоши-и-ил…

Хозяйка, несмотря на страдальческое и терпеливое переминание внука с ноги на ногу,

собиралась было пустить слезу по убиенному любимцу, и тут-то, пресекая это неприятное дело,

Илья Никандрович мощно, нечленораздельно рявкает и бьёт кулаком по столу. Внук, заорав на всю

ивановскую от этой новой для него внезапности, мягко шмякается на пол прямо в своих

отягощённых штанах. Супруга же, вздрогнув от крика печника и словно что-то стряхнув с себя, тут

же как-то совсем покорно смотрит на мужа, легко выскальзывает из-за стола, как пушинку

подбирает внука с пола, выталкивает его на крыльцо и сама соскользом поддаёт ему там по

макушке. Вернувшись потом минут через десять, Дарья Семёновна почтительно и удовлетворенно

молчит до конца обеда.

Однако, этого ей кажется всё-таки недостаточно. Пообедав и чуть отдохнув, мужчины уходят в

тепляк. Проходит полчаса молчаливой сосредоточенной работы, когда хозяйка подходит к окну и

193

даже как-то чересчур ласково просит старика вынести с веранды ведро с помоями. Илья

Никандрович настолько меняется в лице, что Роману становится даже жалко его. И тут-то хозяин

повторяет свой убедительный концентрированный рык. Хозяйка слушает его, как музыку. Потом

поворачивается и удаляется с вполне полноценной заработанной обидой, которой ей, кажется,

давно уже не хватало.

– Помои, помои! – несколько раз повторяет и сплёвывает печник, равномерно спуская пары и

медленно возвращаясь к нормальному состоянию, как аквалангист, который постепенно

поднимается на поверхность, опасаясь кессонной болезни.

Понятно, что теперь его печная работа не обыденна. Всякое отвлечение от неё – святотатство.

Минут через тридцать Роман уже полностью забывает об последнем семейном инциденте хозяев,

как старик, уже сложивший целый ряд кирпичей, останавливается и выдаёт длинную, будто из тех

же кирпичей составленную речь:

– Я так думаю, что если начал печку класть, так и клади… Как настроил глаз и руку – так и веди.

А тут то помои, то ещё какая пакость! Тут и разговаривать-то вредно: на каждый ряд свой расчёт. .

Помои! Тьфу ты!

И после этого он немеет полностью. Через полчаса, когда Роман, сделав новый замес раствора,

прибирается около возводимой печки, а Илья Никандрович куда-то выходит, в тепляк по-лисьи,

насколько это возможно при её комплекции, проскальзывает хозяйка.

– Он ведь печником-то считай пятьдесят лет отбухал, – скороговоркой, но со значением

сообщает она. – Сначала и кирпичи сам делал. На берегу их обжигал. Ещё от отца всему научился.

Раньше мы с ним хорошо зарабатывали. Если б не печки, так десятерых-то детей нам бы не

поднять. Теперь-то он уж, конечно, остарел. За печки уж года четыре, как не брался. Его тут

недавно приглашали, так он не пошёл. А они печника не нашли, начали сами класть да такую

телегу залепенили, что смотреть тошно.

Тут Дарья Семёновна, ойкнув, буквально испаряется из тепляка. Старик входит и молча

продолжает работу. Конечно, пятьдесят лет работы с печками – это какая-то фантастика! И, судя

по всему, печник в эти дни просто вспоминает и смакует своё ремесло. Он сейчас настолько в

себе, что об ученике, пожалуй, и не помнит. Так они и продолжают – Роман делает своё нехитрое

дело, печник – своё, ни одним словом не обращаясь к ученику. Если ему не нравится какой-то уже

тщательно уложенный и пристуканный молотком кирпич, то он без сомнения снимает его, заменяя

другим. Или оставляет тот же самый, но только поворачивает другой стороной. Меняя кирпич, он

сбрасывает мастерком старый раствор, который в дело уже не идёт и требует новый. Если

неудавшийся кирпич обнаруживается (осмысливается) не сразу, то, возвращаясь к нему, печник без

всяких сомнений снимает и целый ряд кирпичей. Романа это ковыряние даже выводит из себя,

кажется нелепым. А если бы какой-то незначительный изъян обнаружился в фундаменте? Неужели

пришлось бы переделывать всё?

Видимо, уловив его недовольство, печник после очередной, особенно большой переделки,

выдаёт:

– Это я специально, чтоб ты понял…

Роман, уже привыкший к молчанию, очнувшись, задумывается над тем, что же ему требуется

тут понять? Он даже удивлён: так его обучение, оказывается, идёт?! Конечно, идёт. Только оно без

всякого объяснения, без ожидаемого разжёвывания. Сама работа, сам пример работы печника и

есть обучение. Надо лишь внимательно наблюдать за каждым его движением, запоминать,

повторять. Наука печника в самих руках – её и перенимать следует руками. И о том, почему,

например, Илье Никандровичу не нравится тот