Жизнь волшебника - Александр Гордеев

оторвавшись от подушки, он некоторое время сидит на постели, растирая

онемевший бок. Ещё один матрас купить что ли, чтобы помягче стало? А это новая трата. Деньги,

деньги – их не хватает ни на что…

Надувшись чая с хлебом и маргарином, Роман берёт ножовку с молотком и отправляется к

Демидовне.

Широко, с размахом в Выберино живут немногие, но усадьба Демидовны была бы заметна и в

любом богатом посёлке. Войдя в ограду и поздоровавшись с хозяйкой, Роман озадаченно глазеет

по сторонам. Демидовна, польщённая его интересом, с удовольствием проводит экскурсию по

своим владениям. Фактически за воротами ограды, вроде как перпендикулярно поселковой улице,

располагается её личная улица, замощённая деревянным настилом. На этой улице главный

хозяйский дом, баня с предбанником, большой навес с колодцем, сарай с тележками, вилам и

лопатами, стогом сена под самую крышу, тепляк с диваном для быстрого дневного отдыха. А

замыкают всё это два домика, глазеющие в окна друг другу. В одном из них, с узорчатыми

занавесочками, живут квартиранты-молодожёны, в другом, с такими же по-женски окружевлёнными

окнами, шестеро мужиков-лесозаготовителей из какого-то украинского колхоза. (Роман видел

однажды эту бригаду на берегу. Трелевочным трактором заготовители выдёргивали из кучи дерева

хлысты покрепче и бензопилой выпиливали брёвна по стандарту для вагона). Так что городок

Демидовны заселён, а молодожёны даже обещают прибавление. Каждая постройка городка

197

выкрашена в свой цвет – такое впечатление, будто эта живописная улица приготовлена для съёмки

какого-то фильма-сказки. А снимать его будет непременно Михаил Ромм. Живописней всего

выглядит банька с крутой крышей в виде теремка. На коньке крыши приколочено выкрашенное

почему-то зелёной краской неловкое плотницкое рукоделие – не то криво выпиленная звезда, не то

растопыренная куриная лапа.

Низенький штакетник отделяет эту улицу от огорода такой длины, что у заднего забора ряды

картофельной ботвы уже сливаются в одно. Слух, переданный соседом-майором о том, что на

участке Демидовны и травинки не найти, оказывается чистой правдой. Роман впервые видит

огород, в котором вместо травяных межей рыхлая пробороненная земля. Перед таким огородом,

как перед великим творением, остаётся лишь постоять, почтительно склонив голову.

– Ну ладно, – говорит невольно воодушевлённый Роман, – а работа где?

Демидовна возвращает его к воротам под окна главного дома.

– Надо вот эти доски поменять – от ворот и до крыльца, – показывает она, притопнув по полу.

Проверяя пол, топает и Роман.

– Так эти доски ещё не один год простоят.

– Не-е, Роман Михайлович, не простоят. Они лежат почти на земле. Там подложена лишь одна

доска. А новый пол надо на лиственничные бревна настелить. И доски прибивать не так плотно,

чтобы и вода стекала, и ветерок обдувал.

Она показывает материал, лежащий на улице около забора: отличнейшие плахи –

пятидесятимиллиметровки и брёвна, уже ошкуренные ей самой.

Роман, вооружившись выдергой, отдирает старые водянистые доски. Ржавые гвозди скрипят и

визжат на полпосёлка. Демидовна, не снимая своего, как думалось Роману, кухонного передника,

относит эти тяжеленные доски куда-то через весь огород.

Обед у неё скромней и проще, чем у Дарьи Семеновны: чай, хлеб, картошка, отваренная в

солёной воде, и сало с чесноком.

– Я разносольничать не люблю, – поясняет Демидовна, – с детства не привыкла. У нас ведь

раньше-то, бывало, сильно не разъешься.

За обедом определяется, что работа Романа будет стоить двадцать рублей, а уж сроки – дело

его. Про остаток долга за дом оба молчат. Пока что Роман и без того едва-едва сводит концы с

концами. Спасибо Демидовне, что она понимает это.

По сути, весь день Роман только и делает, что ворочает тяжести – и старые, напитавшиеся

влагой, и новые сырые плахи, и длинные бревна – всё неподъёмное. Подогнать неокромлённые

длинные доски с небольшим ровным просветом между ними – тоже непросто: снимаешь один

выступ – находится другой. И так можно тесать бесконечно. Конечно же, работу хочется закончить

поскорее. В одном месте остаётся слишком широкая щель. Роман замечает её, лишь вколотив уже

десятка полтора длинных гвоздей. Огорчённо махнув рукой на этот косяк в своей работе, он

подгоняет и приколачивает ещё две доски, но оставшаяся щель не даёт покоя. И чем дальше, тем

больше набирается раздражения собой. Наконец, не выдержав, Роман отрывает всё прибитое до

злополучного места. Теперь уж Илья Никандрович со своим правилом будто за спиной стоит, не

позволяя халтурить. Да тут ещё и Демидовна с этим своим величанием по отчеству, отчего

выходит, будто и отец тоже откуда-то со стороны поглядывает. А подводить не хочется и его. (Уж не

для того ли принято у нас называть людей полным именем, словно вместе с тобой ещё и отца

окликать?) Переделав, наконец, всё как надо, Роман вдруг разрешает и свой утренний вопрос: да

ему нужно не второй матрас тратиться, а полати перестелить, сколоченные так же халтурно…

Работа уходит в сумерки и в темноту. Роман уже вымотан, мышцы напитаны слабостью и

неохотой. Хозяйка приглашает ужинать. В просторном тепляке на столе, пощёлкивая, стоит

чугунная сковородка с жареной картошкой, исходящей влажным, сытным паром. Бог знает, сколько

дел переворочала сегодня Демидовна. Теперь она устало сидит на табуретке около печи, положив

руки на колени ладонями вверх. Почему она устраивает их именно так? Может быть, раскрытые

ладони быстрее остывают от работы? Удивительно, но на её пухлых ладошках нет и намёка на

мозоли, словно она какая-то белоручка. И тёмного в Демидовне ни крапинки. Она белая,

светящаяся спокойным матовым светом.

Любуясь волчьим аппетитом работника, хозяйка зевает, тут же смутившись от этого.

– Охо-хох, набаинькалась за день-то, – оправдываясь, говорит она. – Поспать утром подольше,

что ли…

Трудно понять, что значит её «подольше», потому что, придя утром к восьми часам, Роман

застаёт Демидовну за окончанием обязательного ежедневного осмотра огорода с выдёргиванием

всех малейших пробившихся травинок. Разбуженная утром звоном умывальника и голосами

лесозаготовителей во дворе, она уже не могла не подняться – стыдно спать, когда другие встают.

Роман и на другой день работает до той поры, пока в темноте уже не попадает по шляпке

гвоздя. Усталость такая, что засыпается находу. Как хочется верить, что такое напряжение лишь на

время. Работать так постоянно невозможно. А как же Демидовна, вкалывающая в подобном ритме

изо дня в день, из года в год? И, главное, для чего? На дальнейшее строительство и поддержание

198

уже воздвигнутого уходит вся её пенсия, а также деньги с продажи картошки и клубники, не считая

черемши, ягод и орехов, которыми она промышляет ещё похлеще мужиков, потому что в отличие

от них не восстанавливается