По дороге в Вержавск - Олег Николаевич Ермаков

не понравился. Нечаев, Антон. Мордастый, с такой гривой. Заносчивый. Знаешь ты его?

– Видеть приходилось.

– Здоровый мужик, а сидит здесь… Хотя и Тарасов в щель забился. Да и ты сам, Илья. Черепки, конечно, тоже нужно спасать… Только пусть этим кто еще занимается, а? Зрение у тебя… Понятно. Но ложку ты видишь? А фашиста и видеть не надо отчетливо, услышал собачью речь – пали из автомата, пулемета, бей из пушки, дави на гашетки, швыряй гранату, бутылку с зажигательной смесью. Ну чего помалкиваешь? Илья?

Илья не отвечал, пил уныло чай. Потом закурил, подошел к окну, хотел отворить, но передумал, только немного форточку приоткрыл.

– Боишься, что ли, смерти? – продолжал говорить ему в спину Арсений. – Так кто ее не боится. А может… может, ты заговоренный. Бабой Мартой своей Берёстой? Может, мы все заговоренные. Я про это, кстати, не сейчас придумал. А еще там, в небесах… Когда рубишься с «мессером», летишь сквозь дождь свинцовый – и ничего, ни царапины. Ну морда побитая, нос там… это же не в счет. А так – ничего. И порой начинаешь соображать: не может же все так закончиться? Вот мы, ты да я, еще и Анька Перловица… – Он просмеялся. – Не любила, когда ее так называли. Ты Жемчужный, она Перловица… Неужели вы и есть друг для друга? А как же я? – Арсений покрутил головой. – Не удивляйся, война как-то заставляет на все смотреть проще. Быть честнее. Но ладно, ладно. Я о чем?.. Ага, про то, что, вот, плыли мы плыли – не доплыли, ехали-ехали – не доехали. И я даже летел-летел – не долетел до Вержавска. В двух шагах был. Полминуты, наверное, лёта… И город этот как будто заговоренный. И мы, значит, тоже. Понимаешь?

Илья в ответ сокрушенно вздохнул, кашлянул.

– Какой же вывод надо сделать? – спрашивал Арсений.

– Не знаю.

– По-моему, такой, что, значит, мы туда все-таки доберемся. Но для этого надо выйти. Выйти в дорогу. Слышишь ты, Илья? Жемчужный? А Давид с ангелами пусть себя сами спасают.

64

Пален Хупель зашел в церковь Иоанна Богослова утром не один. Его сопровождал худощавый блондин в темном костюме, с потертым кожаным портфелем. Хупель представил его как эксперта из Берлина Казимира Лангенберга. Он попросил Илью провести небольшую экскурсию по музею. Лангенберг говорил только по-немецки. У деревянных скульптур Давида и Гедеона они задержались. Берлинский гость был явно восхищен. Он цепко осматривал скульптуры. Просил объяснений. Илья рассказывал, что знал. Пален переводил. Берлинец взглянул на Илью с улыбкой и вопросом.

– Господин Лангенберг приветствует тебя, как земляка Давида псалмопевца, – перевел Пален. – И он хотел бы, конечно, побывать в твоей Каспле и посетить Казанскую церковь. Но сначала мы отправимся в собор. Надеюсь, Илья, ты будешь нас сопровождать.

Лангенберг достал из портфеля фотоаппарат. Он озирался. В церкви было все же темновато.

– Знаешь, Илья, нет ли здесь зеркала? – спросил Пален.

Илья обратился к Вельзевулу, тот посоветовал сходить к Ерофеичу. Вскоре Илья вернулся с большим круглым треснувшим зеркалом в пятнах.

Лангенберг попросил его встать у окна и, поймав солнечный свет, навести его на стену с иконами. Илья попытался, и это получилось.

– Oh, sie ist brillant![35] – восклицал Лангенберг.

Таким манером ему удалось сфотографировать несколько икон и скульптуры Давида и Гедеона.

– А тебе, Илья, кто больше по духу? – спросил Пален, кивая на Гедеона и Давида.

Все-таки странно было слушать эти речи на русском от образцово выглядевшего рыжеватого немца с тяжелой челюстью, в очках, тщательно выбритого, со взглядом пристальным и слегка ироничным.

– Ну конечно, земляк? – подсказал Пален.

Но Илья почему-то ответил:

– Гедеон.

И сам был озадачен своим ответом. Пален поднял брови, засмеялся.

– О, Илья, ты умеешь озадачить.

Он перевел свой вопрос и реплику и ответ Лангенбергу. Тот холодно и с любопытством взглянул на Илью. И сфотографировал его, стоящего у окна с круглым зеркалом.

Затем они пошли вдоль Днепра к собору, видневшемуся на горе. Пален что-то рассказывал Лангенбергу, иногда уточняя у Ильи те или иные подробности насчет крепости, собора, Немецкой слободы, по которой они и проходили и где в древности жили немецкие купцы, приходившие из Готланда и Риги по Западной Двине, Каспле и Днепру. Тут у них стояла и так называемая божница. Лангенберг иногда останавливался, чтобы сделать кадр. Над Днепром летали с криками чайки. Илье было как-то не по себе. Он с сомнением посматривал на этого умного худощавого эксперта, замечая, что он чем-то напоминает хищную птицу. Разговоры на этот счет у них бывали с Паленом, довольно откровенные. Пален Хупель уверял, что у штаба Розенберга только гуманные цели сохранения исторических ценностей, никто не собирается ничего похищать в России. А инцидент с зондерфюрером доктором Кайзером из «Пропаганды» был возмутительным недоразумением.

И вот сейчас Пален неожиданно заговорил вновь о том деле. Он сообщил Илье, что штабом Розенберга инициировано расследование о продаже музейного имущества доктором Кайзером и вскоре состоится суд, на котором будут давать показания Мушкетов и Меньшагин, возможно, вызовут и его, Илью.

Лангенберг, услышав имя Кайзера и Розенберга, тут же задал вопрос Палену. Пален отвечал. Глаза Лангенберга вспыхнули, губы покривились, и он заговорил отрывисто и сухо. Пален, выслушав, перевел Илье:

– Господин Лангенберг считает поступок доктора Кайзера возмутительным. Как я тебе уже говорил, Илья, господин доктор Лангенберг тоже утверждает, что все духовное богатство России принадлежит ей и только ей.

– Зачем же тогда увезли церковные архивы в Вильно? – спросил Илья, наводя стекла очков на лицо Палена.

Тот поправил свои очки, дотронулся до тяжелого подбородка. Обернулся к берлинцу и перевел вопрос Ильи. Лангенберг заговорил.

– Вопрос безопасности, герр Илья, – переводил Пален. – Музейные и иные ценности возможно перемещать только при наличии угрозы ради их сохранения. Зимой были налеты советских бомбардировщиков на Смоленск. Разрушены здания. То и дело здесь вспыхивают пожары…

– Обычно по вине солдат вермахта, – заметил Илья. – Они слишком беспечны и неосмотрительны, так разжигают печки, что огонь пышет из трубы. А случись пожар – еще и не дают пожарной команде подъехать и погасить огонь, стреляют вверх. Я сам был свидетелем такого пожара.

Пален перевел. Лангенберг внимательно посмотрел на Илью и что-то сказал.

– Господину Лангенбергу по сердцу твоя откровенная неуступчивость.

Илья досадливо сжал губы. Откровенную неуступчивость являл ему сейчас его друг детства Сенька Дерюжные Крылья. Вот бы кого им послушать.

Они поднимались к собору. Навстречу шли немецкие солдаты, за ними две бабы с мешками и малыми босыми чумазыми детьми