По дороге в Вержавск - Олег Николаевич Ермаков

…Когда он вернулся, Арсений еще спал, уже лежа на диване. Илья сходил на общую кухню и поставил чайник на гудевшую квадратную железную печку, как всегда ее затопили вечером. На плите стола сковородка с картошкой, и кастрюля, в которой булькало варево. Появилась соседка Неля, хрупкая девушка в сарафане, поздоровалась, подняла крышку на кастрюле, помешала ложкой. В кухню вошла старуха Матвеевна, низенькая, в рваном халате и светлом платке на седых волосах, в шлепанцах.

– Илья, – сказала она, – кто там у тебя весь день за дверью храпит?

– Друг, – коротко ответил он.

– Угум, – отозвалась бабка и откашлялась. – А мы его знаем?

– Нет.

Илья ушел, потом вернулся и забрал чайник с булькающей водой. Но чай он пил один, поглядывая в окно на Вознесенскую церковь и ворон, круживших над ее главкой без креста. Арсений храпел. Выкурив сигарету, Илья разостлал газеты «Новый путь» на полу, сверху положил сложенное ватное старое одеяло, под голову сунул валенки и укрылся пальто.

Долго не спалось. Илья вставал, пил уже остывший чай, поглядывая в окно на ночной Смоленск за Днепром, курил. И заснул уже глубокой ночью.

Утром Арсений продолжал спать. Позавтракав, Илья вышел из дома. На улице он повстречал Козловского, пожилого уличного коменданта, бывшего царского офицера Копорского полка, что находился на берегу Финского залива возле крепости Копорье. Был он подтянут, с бритыми щеками и подбородком, щепоткой аккуратно подстриженных седоватых усов, в приталенном клетчатом пиджаке, галифе и сапогах, в светло-зеленом кепи вермахта с двумя пуговицами впереди и нашивкой в виде орла. Ходил он всегда с небольшой кожаной папкой.

– Господин Кузеньков, – сказал он сухо, – у вас произошли перемены, и я хотел бы знать, чем они обусловлены?

Илья остановился. Карие близко посаженные глаза коменданта выражали отрешенность и строгость. Илья вздохнул.

– Из дулага сто двадцать шесть вытребован горуправой по представлению бургомистра Меньшагина специалист для работы на электростанции, – говорил Илья официально, зная, что именно такого рода речь понятна и приятна этому человеку. – Временно он размещен в моей комнате.

– Вот как? – спросил Козловский, помахивая папкой. – Почему же вы в установленном порядке не проинформировали уличного коменданта?

– Я хотел сделать это сегодня.

– Это уже нарушение порядка, – непримиримо ответил комендант.

– Извините, – сказал Илья. – Я возмещу убытки, нанесенные этим происшествием.

И он просто достал из кармана три немецкие марки и протянул коменданту. Тот взглянул на них, открыл папку и повел ею в сторону Ильи. Три марки легли на бумаги.

– Хорошо, – сказал комендант. – Но мне необходимо зарегистрировать нового квартиранта.

– Господин Козловский, – отозвался Илья, – сейчас я спешу на работу, а вот вечером приду к вам, и мы все устроим должным образом.

– Но вы обязаны явиться вместе с новым жильцом и его документами, – строго заметил комендант.

– Так точно, – отозвался Илья и, кивнув, пошел дальше.

Козловского все звали Копорским, он славился своей педантичностью и мздоимством. До войны он служил судебным исполнителем нарсуда Красноармейского района. Ему покровительствовал заведующий Красноборским дачеуправлением Космовский.

Ну что ж, Илья был не столь наивен, чтобы при всей своей нелюбви к сталинским порядкам и советским чиновникам считать службу царю некоей высшей пробой. Ярче всех других тут свидетельства Гоголя да Салтыкова-Щедрина.

Когда он вернулся вечером, Арсений курил, лежа.

– Наконец-то, – сказал Илья. – А то уже и впрямь, как у китайцев. «Сон в красном тереме».

Арсений хмуро смотрел на него.

– Книжка такая, – объяснял Илья, – правда, сам я ее еще не читал. Но иногда кажется, что читал… читаю каждый день. О ней мне рассказал Пален Хупель из штаба Розенберга.

– Что за штаб такой? – хрипло спросил Арсений.

Лицо его было припухшее и помятое, он, видно, только что и проснулся.

– Потом расскажу. А ты обедал?.. Только проснулся?.. Силен. Сейчас все разогреем, поужинаем. У нас и шнапс а-ля самогон имеется еще.

Илья взял сковородку со вчерашней картошкой, чайник и вышел в кухню. Неля как раз строгала большим столовым ножом лучины у печки. Илья взял у нее нож, полено и все сделал сам, затопил печку. Пришла мать Нели, бледная женщина с флюсом, у нее уже третий день болел зуб, хотя Илья отправлял ее к Артуру Мауреру, который как раз и был дантистом. Но она боялась. В городе работали и русские врачи, но их она боялась еще сильнее.

– Илья Прохорович, – проговорила она плачущим голосом, – нет ли у вас немножко спиртику? На зуб мой клятый?

– Дайте чашку.

Он взял чашку и ушел, вскоре вернулся, протянул ее женщине. Та понюхала.

– Фу… самогонка?

– Она самая.

– Ой… не знаю прямо… – И она отхлебнула и начала, кривясь и морщась, гонять обжигающую жидкость во рту.

Печь уже гудела, плита быстро нагревалась, и картошка в сковородке начинала шкворчать. Женщина ушла, потом появилась с яйцами.

– Вот, Илья Прохорович, разбейте в картошку-то. Покормите солдатика. А то один нос торчит.

Наконец они с Арсением уселись за стол. Илья разлил по чашкам самогон.

– Выпьем, – сказал и потянулся чашкой к Арсению.

– За что?..

– За твое вызволение, – ответил Илья.

Арсений хотел что-то сказать, но лишь молча стукнулся своей чашкой о чашку Ильи, и они выпили. Стали закусывать.

– Яичница даже… – проговорил Арсений.

Илья сказал, что дала соседка специально для солдатика, наверное, видела.

Арсений кивнул и ответил, что он ведь выходил по нужде, сталкивался с кем-то.

– Столько я в жизни не спал… Там-то не поспишь особо. Негде и не на чем. Всюду грязь и жижа, испражнения. Больные ходят под себя… Стон и зубовный скрежет до утра. А потом до вечера. И до утра. Кто помер, кто жив, и не поймешь. Мертвецами все пропахло. Ну правда, утром заставляют проверять, кто жив, кто нет. Опытные, научились различать. Если на нем вшей нет, значит, готов, очистился, как говорится… Иногда и видишь, как с кого-то они толпой бегут, вши. К живым. Трупов меньше сотни не бывает по баракам. Сносить заставляют ко рву, бросаем, закапываем.

Илья перестал есть. Арсений же ел и ел, рвал черный хлеб, жевал, зачерпывал ложкой картошку.

Выпили еще – за умерших в этом лагере. Илья сказал, что Меньшагин многих оттуда вытащил. Он и сам попал сразу в заключение, в Тихвинке. Тоже. Но это, конечно, ерунда в сравнении с тем, что творится в дулагах…

Илья снова налил самогона в чашки.

– Давай.

– Давай, – согласился Арсений. – За – победу?

Илья посмотрел на него.

Арсений усмехнулся:

– Что глядишь, Жемчужный? Не знаешь за чью?

Илья посмотрел в чашку с чистым прозрачным крепким самогоном.

– Знаю, – сказал он.

– И я, – ответил Арсений. – За Сталина!