Тёмный путь - Николай Петрович Вагнер

положила его бережно на стул. Потом передернула плечами, с которых сползала рубашка, и тихо, не торопясь, вынула из своей полосатой юбки маленький портфельчик, раскрыла его и, достав оттуда какую-то фотографическую карточку и письма Лены, протянула их ко мне. Наверху лежала карточка. Я взглянул на нее, и кровь бросилась мне в голову. Это был портрет Жени.

– На! Мужлан, – прошептала она, – и казнись!.. Без твоих дурацких писем я не получила бы этой карточки… Мне нужно было увериться, что это ты… удостоверить твою личность, а эта карточка, вероятно, дороже тебе во сто крат твоей… матримониальной супруги.

Я был так поражен этими объяснениями и ее великодушным поступком, что быстро вскочил с дивана, обнял ее и горячо поцеловал, хотя она и сопротивлялась этой ласке.

Я всматривался в карточку Жени. Она почти не переменилась. Только взгляд ее стал как-то задумчивее и угрюмее и все роскошные волосы ее были обстрижены.

– Что? – спросила Геся. – Хороша?! Лучше меня?.. Ты очень ее любишь?.. Собачатник!

– Столько же, сколько и тебя… и всех людей. – И я снова обнял ее, прижал к груди, и жар крови и запах одуряющих духов снова обхватили меня…

XXV

Через час мы сидели с ней на мягком диванчике и курили папиросы. Она угостила меня очень хорошим пивом, которое было сродни элю.

– Это наше, еврейское, – говорила она.

Но я прежде не попробовал этого еврейского пива, как она выпила целый стакан.

Разумеется, я прежде всего осведомился, где живет Жени и когда лучше ее застать.

– Мы завтра пойдем вместе к ней… Вместе, а теперь, сегодня… С тобой очень хотел познакомиться мой отец, господин Бергенблат, и ты очень умную сделаешь вещь, если пойдешь к нему теперь же вместе со мной… Теперь… – И она посмотрела на часики, которые лежали перед ней на столе, – теперь половина девятого; если мы сейчас отправимся, то мы будем у него через полчаса… Он живет на набережной Невы.

Это приглашение меня крайне озадачило. Я слышал о богатой банкирской конторе Бергенблата. Но зачем же я понадобился этому банкиру?

– Зачем же я пойду к нему?.. – спросил я.

– Ах! Зачем пойдешь… Как же не пойти, когда он сам желает с тобой познакомиться!.. Он очень, очень умный человек, образованный человек, и хочет тебе сказать одну вещь, которая тебе, может быть, понравится и сделает тебя очень, очень счастливым.

– Так зачем же он ко мне не соблаговолит за этим пожаловать?

– Хе! Какой ты гордый и глупый!.. Зачем же он пойдет к тебе… за тем, что нужно только для тебя?! При том ты ему во внуки годишься… Он очень, очень почтенный старик.

Я подумал и согласился. «Посмотрим, – подумал я, – что за почтенный старик – ведь не съест же он меня».

Она принарядилась, и мы отправились, усевшись на невозможном извозчике.

– Геся, – спросил я ее, когда мы тряслись на калифардах, балансируя отчаянно, чтобы не потерять наших душ, – отчего же твой отец… ведь он богатый… Отчего он не жертвует на ваше дело?..

– Он и так много жертвует, очень много… Но он… расчетлив и жертвует только наверное.

– А отчего же ты с ним не живешь?.. И… занимаешься… свободной любовью?..

Но она ничего не ответила, может быть потому, что нас сильно тряхнуло, так что она очутилась у меня на коленях. Она засмеялась.

– Знаешь ли, как это у нас зовут?

– Да что это?

– Ну! Эти калифарды…

– Нет, не знаю.

– Kiss me quick[76]! – И вдруг она совершенно неожиданно чмокнула меня и залилась отчаянным смехом.

Какой-то господин посмотрел на нас с недоумением.

Мы подъехали к небольшому двухэтажному, но шикарно отделанному каменному дому, на парадной двери которого ярко блестела медная доска с надписью: «Бергенблат и К. Comptoire». Она позвонила.

XXVI

Мы вошли в сени. Швейцар в скромной ливрее снял с нас пальто, – и она побежала вверх по широкой лестнице, устланной пестрым бархатным ковром и отделанной дубовой резьбой. Она бойко шла вперед, и я шел вслед за ней. Мы прошли два салона, отделанных не богато, но солидно и со вкусом, и подошли к запертой лакированной двери. Она постучала, и вместо ответа дверь отворилась, и на пороге нас встретил высокий сутуловатый старик с длинными вьющимися седыми волосами и белой бородой. Он отступил перед нами внутрь комнаты.

Она представила меня ему. И он сказал, чисто и отчетливо выговаривая слова и подавая мне руку:

– Очень рад быть знакомым с вами.

Лицо его было красивого еврейского типа и довольно моложаво сравнительно с совершенно седыми волосами и седой длинной бородой. Черные глаза смотрели как-то сонно и кротко из-под полуопущенных век. Нижняя ярко-красная губа резко выдавалась вперед.

– Это мой родственник, господин Бейдель, – сказал старик, указывая на молодого человека, стоявшего подле.

Мы поздоровались.

Меня поразил в господине Бейделе громадный, но совершенно покатый лоб и курчавые, коротко обстриженные волосы, темно-русые, так же как и большая борода, слегка рыжеватая.

– Прошу покорнейше садиться, – сказал старик, пододвигая мне низенькое кресло, обитое зеленым трипом. – Вы ведь недавно сюда к нам приехали?

– Да! Я с неделю здесь, в Петербурге, – сказал я, разглядывая убранство комнаты, уставленной лакированными шкафами с книгами, между которыми было много фолиантов.

– Вы хлопочете об устройстве человечных кружков?.. – спросил он совершенно просто, смотря на меня своими кроткими глазами. – Для того чтобы, так сказать, пересоздать чувства и стремления всего русского общества?

Я ничего не ответил и молча смотрел на него, досадуя, что ему разболтала Геся то, что должно было сохраняться в тайне, по