Тёмный путь - Николай Петрович Вагнер

слово, всех их жиды слопают!.. Непременно слопают, как пить дадут… Вот еще какая-то свинья лезет…

И действительно, из одного конца залы послышалось:

– Граждане! Слушай!!

И вслед за этим на стол взлез худенький растрепанный человечек с красными слезящимися глазами. Он визжал, картавил, присюсюкивал, и с трудом можно было разобрать, что он говорил:

– Братья!.. Все тлен – кроме материи!.. Все вздор, кроме разума!.. Разум и материя!.. Развитее вещества… Все к черту, всякую плесень! Каждая личность должна делать только то, что она захочет… К черту все стеснения!.. Человек – бог! Его крепость и сила в мозге и в мышцах. Мозг вырабатывает мысль так же, как почки…

Но тут его прервал другой оратор, который вскочил на стол прямо перед его носом.

– Все вздор! – кричал он. – Резать и жечь! Жечь и резать!.. Когда начался антонов огонь, то нечего рассуждать… Надо ампутировать: жечь и резать!..

Но пред его носом вскочила новая личность – высокий толстый господин…

– С осторожностью! С осторожностью! – кричал он как из бочки.

– К черту осторожность! И так все проквасили.

– Постепеновец!..

– Убирайтесь вы все к…!

Я обратился к моему соседу, молодому человеку, брюнету, с бледным саркастическим лицом и окладистой черной бородой. Он усердно протирал свои золотые очки.

– Что это… скажите… пьяные или сумасшедшие?!

Молодой человек посмотрел на меня и тихо засмеялся.

– Они опьянели от возможности говорить то, что им взбредет в голову… Речи опьяняют.

– Неужели же никто не сдерживает, не руководит этими бешеными?!

Он пожал плечами.

– Как не руководить… Есть и руководители… Но они не здесь… Здесь только крикуны.

– Где же они?

– Они заседают там. – И он кивнул головой налево. – Говорить неудобно… – И он опять тихо засмеялся и надел очки.

К нам подошла Геся.

– Послушай! – сказала она, обращаясь к молодому человеку. – Пойдем, проводи меня до Мещанской… Я сделала здесь все, что надо было.

– Позволь и мне проводить тебя, гражданка… – сказал я. – Мне тоже нечего здесь делать… Скучно!

Она пристально посмотрела на меня, прищурив глаза, и нехотя сказала: «Пойдем!» – а тот, к кому она обращалась, посмотрел подозрительно и на меня, и на нее.

– Мне надо только, – сказал я, – отыскать моего товарища Засольева.

– Об нем не беспокойся! – сказала Геся. – Он, наверно, пройдет сам-пят в трактир и будет пить до утра…

Когда мы вышли на лестницу, тускло освещенную чадившими фонарями, то я почувствовал, как голова моя стала свежее – и нервы покойнее.

Мы вышли на улицу. Полный месяц высоко стоял в небе; на улице было тихо; фонари не горели; был уже первый час ночи.

– Что, гражданин? – спросила Геся, и мне послышался сарказм в этом слове «гражданин». – Понравились тебе вечера нашей фаланстеры?

– Н-нет! – Сказал я. – Точно сумасшедший дом. Неужели это идеал общественной жизни?

– Это сумбур общественной жизни, – докторально заметил наш спутник. – Разве может быть что-нибудь общее у сотни голов, сотни умов и сотни сердец? Я чувствую так, а вы чувствуете иначе… Меня тянет к мещанскому счастью, а вас – к полной анархии. Это хорошо таким идеалистам, фантазёрам, как Ч… – живописать сказочные картины… Алюминиевые дворцы и электрические солнца… А нам дайте сперва средства, чтобы мы устроились внутри нас… И тогда, поверьте, мы устроим и общественную жизнь… Нельзя действовать по шаблонам, прямолинейно и категорически.

Я невольно остановился и посмотрел на него. Он сказал единственную, истинно благоразумную вещь в этот несчастный вечер.

– Это совершенно справедливо, что вы говорите, – сказал я. – Только скажите… разве не все у вас в фаланстерах говорят друг другу «ты» и величают себя гражданами.

При этом вопросе и Геся, и он засмеялись.

– Мне говорил Засольев, что всем надо говорить «ты» и все должны быть равны – «граждане».

– Если желаете, – подхватила Геся, – то будемте говорить «вы» друг другу…

– О нет! – вскричал я. – Я желал бы, чтобы мы друг другу постоянно говорили «ты». И если позволишь, в знак искренней приязни, поцеловать твою ручку…

– Этакой пошлости я никому не позволяла и не позволю! – вскричала она, пряча свою руку в широкий рукав своего бурнуса. – А вот если ты дашь мне твою руку, то я с удовольствием на нее обопрусь, потому что я страшно устала… Знаешь ли, – обернулась она к моему спутнику, – что я сегодня прошла сперва с Охты до Владимирской, а затем с Владимирской в Николаевский госпиталь?

– Хорошие концы! – сказал наш спутник.

– Почему же ты думаешь, – обратился я к Гесе, – что поцеловать ручку хорошенькой женщины есть пошлость?..

– Грязь и пошлость!.. Посмотри на собаку, когда она лижет другую собаку в припадке грязной страсти…

– Но ведь это страсть… Это натура!..

– Собачья, а не человечья… Если твой идеал развития – собака, то подражай ей, а ко мне не подходи… Брысь! – И она быстро выдернула свою руку из-под моей руки и пошла вперед.

Спутник наш захохотал каким-то хриплым, деланым смехом. Я потом узнал, что он не столько хохотал надо мною, как над ней, так как она весьма ловко разыгрывала передо мной свою роль.

– Перестань, гражданка!.. – вскричал я, догоняя ее. – Ты слишком тороплива в твоем мнении… Наши идеалы, вероятно, сходятся… Я желаю счастья людям точно так же, как и ты… И стремлюсь к этому так же, как и ты…

– Только идем мы разными путями…

– Может быть!.. Дай же мне твою руку… Прошу тебя. Мне теперь искренно хочется помочь тебе как женщине, как человеку…

– Так относись же ко мне всегда как человек к человеку, как равный к равному. – И она тихо нехотя протянула свою руку и оперлась на мою.

Спутник наш снова захохотал.