Тёмный путь - Николай Петрович Вагнер

– Пузыри, как ни вертятся, а все-таки сойдутся, – сказал он… – Ну, провинциальный гражданин и петербургская целомудренная гражданка, прощайте!.. Прощай, прелестная пара!.. Я исчезаю. – И он круто повернул назад и быстро зашагал, махая своей тяжелою тростью.

– Кто это? – спросил я Гесю.

Она обернулась, подождала, когда он отошел, и прошептала:

– Это наблюдательный агент тайного комитета.

Я невольно обернулся и посмотрел вслед ему.

– Геся! – спросил я. – Скажи мне, почему ваша красота… Я говорю вообще… Красота женщины… так сильно действует на нас, мужчин?

Она передернула плечами.

– Хе! Почем я знаю?! Спроси собаку, почему на нее действует так сильно красота – собачья, разумеется – другой собаки…

– Неужели ты не допускаешь между женщиной и мужчиной никаких чистых, бескорыстных отношений? Не допускаешь дружбы?..

– А что такое дружба?! Я тебя спрошу. Что это такое?.. Потребность дурацкой болтовни, праздного пустословия – и ничего больше…

Помню, меня ужасно поразил тогда такой взгляд.

– Но ведь нельзя же жить без любви?

– А зачем же тебе любовь?! Оттого теперь и жизнь нельзя устроить, что мы все искали и ищем любви… Всякая любовь есть просто половое чувство.

– А любовь между друзьями одного пола?

– Хе!.. Покажи мне такую дурацкую любовь, и я погляжу, какие мозги у этих любящих друзей. Наверно, в патологическом состоянии.

– Да чем же жизнь красна, как не любовью!

– Ты старше меня, а гораздо глупее… Жизнь красна светом разума, истины, знания и… свободы взаимных отношений… Вот к чему должен стремиться человек… а все животное, грязное… оставь собакам…

– Ты, значит, не признаешь… силы красоты… эстетического чувства? Не признаешь действия музыки, живописи… изящной литературы?

Она опять передернула плечами.

– Изящной!.. Должно быть, кто-нибудь ее вынул из ящика… Из старого, протухлого ящика… Просто противно говорить с тобой… Неужели в провинции вы еще все такие?!

– Какие?

– Не-просве-щенные!

Я ничего не ответил и задумался.

– Ну! Вот мы и дошли, дикий человек, поклонник собачатины. Зайди, пожалуй, ко мне… Отдохни!.. Ты, может быть, устал?

Мы пришли в маленькую улочку, которая выходила на Фонтанку и у которой, если память мне не изменяет, было очень странное название – Горсткина.

Мы молча взошли наверх, на четвертый этаж, по неосвещенной лестнице, пользуясь светом луны, которая резко вырисовывала переплеты окон на каменных плитах и ступенях и всему придавала туманный, серебристый отблеск. По мере того как мы поднимались, Геся крепче опиралась на мою руку и тяжелее дышала.

Взойдя на лестницу, она достала ключ, отперла двери и, вынув снова ключ, заперла их изнутри. Мы вошли в большой коридор, тускло освещенный маленькой лампочкой-ночником. По обеим сторонам коридора шли двери с номерами. Очевидно, это были меблированные комнаты. Мы вошли в одну из них, довольно большую, убранную комфортно и разделенную драпировкой на две половины. В ней был какой-то особенный запах, смесь острых духов, мыла и чего-то съестного. Она зажгла маленькую лампу.

– Ну, садись, почитатель любви и собачатины. Отдохни!.. – И она, сбросив шляпу и накидку, быстро прошла за драпировку. Я услыхал плеск воды… Она, очевидно, мыла руки или лицо и вышла ко мне с полотенцем в руках.

– Ну, защитник изящных отношений… Ты зачем же сюда приехал, скажи мне, – просвещаться, поучаться или просто наслаждаться?.. Как говорят: жуировать?

Я сел на небольшой мягкий диванчик.

– Я приехал сюда по делу, которое считаю очень важным и крайне серьезным…

– Батюшки!.. И что же это такое?.. – И глаза ее расширились и заискрились.

Я ей изложил сущность нашего дела.

XXII

– А-а! – удивилась она. – Так это ты?! – И она села подле меня и с жадным любопытством всматривалась в меня. – То-то меня извещали… Мне писали… Оттуда, что едет «агент кружков»… Так это ты?! Посланный и уполномоченный?

– Я вовсе не посланный и не уполномоченный, – сказал я. – Я приехал по собственной инициативе и по собственному делу.

– Да!.. – И она взглянула на меня, прищурив глаза, и тотчас же отвернулась. – Что же!.. Это хорошее дело. Ваши кружки… Хотя подкладка в них гнилая.

– Как гнилая! – вскричал я. – Разве ты считаешь человечность делом пустым?.. Разве любовь не должна рано или поздно соединить всех людей в одну братскую семью?..

Она засмеялась каким-то глухим, горловым смехом.

– Я считаю всякие утопии… пустым делом, – сказала она. – Вот мы с тобой, – и она резко и неожиданно хлопнула меня по руке, – можем любить друг друга… а как любить все человечество? С какого конца его обнимать и целовать? Этого же я не знаю… Да, наконец!.. Все это… собачатина.

– Опять собачатина!

– Послушай!.. Расскажи мне… как у вас там живут… В этих «кружках» и вообще в К… и в губернии… Нам, петербуржцам, это ужасно, ужасно любопытно…

– Живут, как и здесь!..

– Какой у вас губернатор?.. Ничего!.. Либерал?..

– Подмокший либерал!

– Ха! ха! ха! Это хорошо… Подмокший!.. От квасу… или от шампанского?.. Что же он устраивает губернию?.. Крестьян?.. Расскажи, пожалуйста, ведь это ужасно любопытно… У вас там бунт был крестьян?..

Я вкратце рассказал ей, что знал. Но она не удовлетворилась этим и начала расспрашивать, как идет у нас торговля, картежная игра, когда провозят золотые и серебряные караваны, гонят гурты, как велика табачная торговля, кто богаче из купцов.

Она быстро вынула из кармана длинную узенькую записную книжку и сделала в ней отметки.

– Ты извини, пожалуйста, если я запишу твои сведения, – сказала она. – Нам они очень, очень нужны… Мы очень интересуемся теперь провинциальным развитием… потому что с одними Петербургом и Москвой далеко не уйдешь…

– Геся! – сказал я. – Нам