Тёмный путь - Николай Петрович Вагнер

– Ты меня хочешь… взять насильно?.. – прошептал я.

– Нет… Я хочу помочь тебе… быть благоразумным, – прошептала она прерывающимся голосом и вдруг вскинула обе свои ноги на мои и очутилась у меня на коленях.

Ее насмешливые, но прелестные глаза смотрели в мои глаза в упор. От всей фигуры веяло духами. Грудь тяжело, прерывисто дышала… У меня закружилась голова…

XXIV

Я вышел от нее рано утром. Был уже пятый час. Солнце только что всходило. Голова моя была тяжела, болела и кружилась, точно я угорел. Да и внутри, на душе, было скверно. Я опять готов был упрекать себя за недостаток твердости и прибегал тогда к обвинению времени, общественного шатания и разнузданности тогдашней молодежи.

«Это просто какой-то сумасшедший дом! – думал я. – Разбуженный, дикий зверь – без принципов, без понятий о долге и совести… Приносящий все в жертву будущему устройству общества… Да разве это устройство?!»

На углу Офицерской, из одного увеселительного заведения вышло три человека… Они вели друг друга под руки и распевали нецензурную песню. В середине был Засольев.

– А?! – закричал он, узнав меня… – Ранняя птичка… Поздняя гостья! Ха! Ха! Ха!..

Он оставил руки поддерживающих его спутников, подошел ко мне, шатаясь, обнял меня и, налегая на мои плечи всей тяжестью своего пьяного тела, прошептал над моим ухом:

– Я забыл тебя предупредить, душа моя, чтобы ты был осторожнее с Гесей… Это, душа моя… Тайный агент… Тайной полиции… – И он, потрепав меня по плечу, поцеловал меня. А я с отвращением отвернулся от него. Запах вина так и разил от него.

Он отошел и отправился с своими спутниками, а я остался посреди панели, вытаращив глаза.

«Черт знает что такое! – подумал я. – Да, может быть, он врет спьяна».

Я плюнул и отправился домой. Войдя в мою квартирку, которая также была в меблированных комнатах на Большой Морской, я сбросил сюртук и, вынув из него, по обыкновенно, бумажник, заглянул в него, – туда, где лежали деньги. Там лежали две сторублевки и восемьдесят три рубля. Триста рублей исчезли. Вместо них лежала расписка на печатном бланке. На ней было напечатано, что центральный революционный комитет получил от господина такого-то (была вписана моя фамилия) 300 р. (сумма тоже была вписана). Внизу бланка стояла печать центрального революционного комитета. На ней были изображены два топора, положенные крестообразно, и над ними фригийская шапка.

Но что меня в особенности поразило и возмутило – это то, что исчезли два письма моей чистой Лены. Я решился в тот же день во что бы то ни стало вытребовать их от этой жидовской обманщицы и развратницы Геси. Она назначила мне прийти к ней в семь часов, и без четверти в семь я уже был в Горсткиной улице около ее квартиры. Поднявшись наверх, в меблированные комнаты, я не нашел ее дома и снова должен был спуститься вниз и промаршировать почти полчаса около дома. Наконец она показалась со стороны Фонтанки. Она шла очень бойко и, завидев меня, еще прибавила шагу.

– Ну! Здравствуй! Матримониальный мой супруг! – сказала она, протянув ко мне руку. – Я запоздала, но немного!

Я несколько подумал, прежде чем подал мою руку. Помню, при виде ее у меня явилось то самое чувство отвращения, которое у меня было к Саре, когда я узнал, что она меня обманывает.

– Признаюсь, – сказал я, когда мы с ней поднялись на лестницу, – я не ожидал от тебя такого сюрприза.

– Какого же сюрприза?.. Никакого сюрприза нет.

– У нас называются бесчестными такие поступки… Брать без спроса из чужого бумажника деньги.

– Это, может быть, у вас… А ты скажи мне, объясни: что такое честь?.. Ведь тебе же оставили расписку в получении…

– Да!.. Но это гадко, низко – брать насильно… Когда не дают…

В это время мы вошли с ней в ее комнату.

– Послушай!.. – сказала она, сбрасывая шляпу. – Тебе эти деньги не нужны.

– Да предоставь мне судить: нужны они мне, или не нужны!

– Ты истратил бы их на разные пустяки, а теперь они пойдут на доброе дело…

– На злое, а не на доброе.

– Ну, хоть бы на злое… которое принесет добро… Я предлагала же тебе… добровольно пожертвовать… Ты ведь отказался…

– Бог с ними, с деньгами, – сказал я, – и пусть вместе с ними провалится вся ваша мошенническая клика… Ты мне письма отдай!.. Как ты смела взять чужие письма… которые для меня очень, очень дороги!.. Подай их сейчас же!.. Где они у тебя?.. Я требую!.. Отдай их сейчас!..

Я чувствовал, как кровь приливала мне к груди и начинала душить меня.

– А если я не брала их?.. – сказала она, слегка побледнев, и злобный огонек свернул в ее глазах.

– Это ложь!.. – закричал я. – Они не могли исчезнуть… Ты взяла деньги… Ты же взяла и письма.

И я, не помня себя, схватил ее за руку и стиснул ее, так что кости ее затрещали.

– Ай! Вай!.. – завизжала она. – Ты мне руку сломал!.. – И она быстро и ловко, как угорь, выдернула свою ручку из моей руки и замахала ей. – Мужлан, помещик, собачатник!.. Легальник! Пошляк безмозглый!..

Я немного опомнился, подошел к двери, запер ее и, выдернув дрожащими руками из замка ее ключ, сунул его в карман. Потом опустился на диван и тяжело вздохнул.

– Ты не выйдешь отсюда прежде, – сказал я, – чем отдашь письма.

Она посмотрела на меня пристально, продолжая махать рукой. На ее лице была неизобразимая смесь презрения, насмешки и лукавства.

Она вышла за перегородку, умыла руки, потом, выйдя ко мне и прямо, насмешливо смотря на меня своими блестящими глазами, начала медленно расстегивать и расшнуровывать свой лиф. Расстегнув его, она сбросила платье и