Кровавый век - Мирослав Попович

Как отметил Маннгейм, в английской политической жизни не сложилась такая резкая противоположность между консерваторами и либералами, как это было в немецкой. В целом внешнеполитические ориентации обеих партий иллюстрировали давний афоризм о том, что каждый англичанин в частности – замечательный и приветливый человек, но англичане как нация – бездушные эгоисты. И консерваторы, и либералы (лейбористы в том числе) защищали интересы Великобритании, только для консерваторов это были интересы империи и традиционного английского строя, а не абстрактные демократические принципы.

Различие проявилось достаточно быстро.

Европейская политика английских консерваторов вдохновлялась идеями, сформулированными влиятельным бизнесменом сэром Альфредом Мондом («мондизм»). Король английской химии и электричества, сэр Монд перешел от либеральной партии к консервативной и в открытом письме к лидеру либералов Асквиту сформулировал идею ориентации на сотрудничество с рабочим классом для повышения конкурентоспособности английских товаров на мировом рынке – линию, которой придерживались и лейбористы. Монд исходил из того, что послевоенное политическое равновесие в Европе непрочно, поскольку европейские нации развиваются по-разному, и со временем условия, зафиксированные в соглашениях, перестают отвечать новым реальностям. Имелась в виду, конечно, в первую очередь Германия, Версальский статус которой не мог длиться вечно. В связи с этим сэр Альфред Монд предлагал время от времени пересматривать европейские политические и экономические конструкции и приводить их в соответствие с новой реальностью. Такая стратегия полностью отвечала консервативному «стилю мышления», который готов был лишь на «изменения единичных факторов». В дальнейшем из «мондизма» выросла политика «невмешательства» и уступок агрессии, вплоть до Мюнхенского соглашения 1938 года.

А в 1920-е гг. консервативный «мондизм» совпадал в своих непосредственных последствиях с либеральным «пан-европеизмом», который особенно активно проводил в жизнь французский политик, радикал Аристид Бриан и поддерживал лидер немецких либералов Густав Штреземан. Английские консерваторы во время Локарно поддерживали пан-европейские замыслы Бриана, поскольку концепция объединенной Европы противостояла концепции Рапалло – советско-немецкого союза, направленного против победительницы Антанты. Согласованная консервативно-либеральная европейская концепция была, по-видимому, наибольшим достижением Европы 1920-х гг., к сожалению, не доведенным до логического завершения. Концепция объединенной Европы проглядывала сквозь «дипломатию Локарно», в результате которой в середине 1920-х гг. Германия получила статус равноправного европейского партнера либеральной демократии Запада, члена Лиги Наций.

С идеей европейского «федерального союза» Бриан, в очередной раз министр иностранных дел, выступил и в 1930 г., однако пан-Европа осталась либеральной утопией. Министр иностранных дел Великобритании Остин Чемберлен не поддержал своего французского коллегу, побаиваясь усиления роли Франции на континенте и не желая слишком втягиваться в европейские дела. Осторожность консерваторов относительно пан-европейской идеи выражает характер консервативного «стиля мышления»: для тори не существовало «принципов европеизма», которыми руководствовались либералы типа Бриана или Штреземана, – в решении всех европейских проблем английские консерваторы руководствовались только «принципом конкретности».

Отношение тори к фашизму полностью опровергает версии относительно страха консервативной Англии перед диктатурой и тоталитаризмом. Ни для кого не была секретом непримиримая враждебность фашистов к демократии, а позорное дело об убийстве депутата Маттеотти, казалось бы, должно было бы полностью закрыть перед фашистами двери в приличном обществе. Однако английские консерваторы последовательно поддерживали дуче. После победы Муссолини консервативная «Таймс» писала, что фашизм – «здоровая реакция на попытку распространения в Италии большевизма».

Линию английских консерваторов межвоенного времени иллюстрируют оценки, дававшиеся лидерами тори уже после начала войны. В декабре 1939 г. в Лондоне вышел политический памфлет «Британский довод», автор которого, консерватор Ллойд, бывший колониальный губернатор, был известен своими жестокостями в Египте и Индии. Одобрительное предисловие к памфлету написал один из архитекторов «политики невмешательства» лорд Галифакс, тогда – министр иностранных дел Англии. Галифакс и Ллойд считали, что Великобритания противостоит безбожной нацистской Германии и безбожной коммунистической России, защищая христианскую цивилизацию. Что касается Италии, то она, вообще говоря, является христианским государством, поскольку Муссолини действовал в союзе с католической церковью. Нечего искать объяснения тому, что эти люди называли «христианской цивилизацией»: консерваторы не формулируют общих принципов, речь шла просто о привычном положении вещей, о том социально-культурном окружении, которое казалось «нормальным» и которому угрожали плохо воспитанные радикалы и революционеры.

Остин Чемберлен посетил Рим в разгар фашистских репрессий и сказал о Муссолини, что это – «замечательный политик, который трудится на благо и величие своей страны». В 1927 году Черчилль в Риме на пресс-конференции дал исчерпывающую оценку фашизму с позиции европейских правых: «Если бы я был итальянцем, наверное, был бы всей душой ваш от самого начала и до окончания вашей победной борьбы со звериными аппетитами и страстями ленинизма».[471]

Уже после начала немецко-советской войны, в которой участие принимали, в частности, вооруженные силы Румынии и Венгрии, Черчилль упрямо отвергал требования Сталина объявить войну этим двум странам, ссылаясь на то, что там у Англии «много друзей». Только тогда, когда немцы подошли к Москве, Великобритания объявила войну потенциальным «друзьям» в знак полной поддержки России. Реакционные режимы адмирала Хорти и генерала Антонеску, действительно, не были фашистскими, а лишь очень правыми; в Венгрии в конечном итоге фашисты Салаши пришли к власти в конце войны, а движение румынских фашистов – «Железной гвардии» Кодряну – было задушено консерваторами и погромщиками-националистами, военными генерала Антонеску, еще перед войной. Правые диктаторские режимы на Балканах полностью могли очутиться и в сфере влияния «английских друзей».

Слово «демократия» не фигурирует в обосновании довоенной европейской стратегии из консервативных позиций – почему, собственно, и стали возможными осторожная поддержка фашистской Италии, антикоммунистическая и антироссийская политика даже при условиях войны с Германией при нейтралитете СССР. Создается впечатление, что если бы Гитлер не ограничился конкордатом, а сумел поделиться властью с немецким консерватизмом, английские тори искали бы с ним компромисса против коммунизма, невзирая ни на что. Консервативные лидеры Запада больше боялись революции, чем агрессии СССР, больше боялись Троцкого, чем Сталина. В последние довоенные дни 1939 г., 15 августа, французский посол Кулондр в разговоре с государственным секретарем Министерства иностранных дел Германии фон Вайцзеккером предупреждал: «Европейская война закончится поражением всех, даже сегодняшней России, и победит не Сталин, а Троцкий».[472] Это был окончательный аргумент для взаимного примирения, который мог выдвинуть консерватор консерватору.

Л. Д. Троцкий в эмиграции

В Европе произошло то, чего не хотел ни в коем случае допустить Рузвельт в Америке: альтернативой коммунистическому хаосу стала не либеральная демократия, а консервативная реакция.

Консервативные силы Европы с большим опозданием почувствовали, что для фашизма и нацизма речь идет не о более или менее грубом отстаивании ценностей «христианской цивилизации», а о полностью новом, неслыханно кровавом и нечеловеческом социальном проекте, в котором нет места наималейшему подобию христианского гуманизма. Нужно отдать должное Уинстону Черчиллю и его немногочисленным сторонникам, которые сумели повернуть в другую сторону политическое мышление консервативной Англии. Но и здесь тори руководствовались не какими-то общедемократическими принципами, а ясным осознанием того, что для «христианской цивилизации», и в первую очередь – национальных интересов Британской империи, при данных конкретных условиях режим Сталина составляет значительно меньшую угрозу, чем режим Гитлера.

Невзирая на огромную дистанцию между английскими тори-протестантами и европейскими католиками, позицию первых лучше можно понять с учетом позиции Ватикана.