Кровавый век - Мирослав Попович

Теперь рассмотрим, какое значение в европейской политике имели для политической стратегии «правая» и «левая» позиции накануне войны.

Не стоит дискутировать с человеком, для которого идеи свободы, равенства и братства, принципы демократии – такие же словеса, как нацистские и коммунистические лозунги, только и всего. Отказ от коммунистического революционизма и замена его великодержавным принципом составляли сущность термидорианского переворота Сталина.

Дерзкий отказ от принципов Великой французской революции и американской демократии, провозглашенный итальянскими фашистами, и откровенно применяемая ими практика грубого насилия вдохновляют ультраправых во всех регионах европейской цивилизации, а умеренные консерваторы проявляют к фашизму странную терпимость.

Собственно, ничего нового в этой констатации нет: все дело в объяснении. Историки правого направления, как правило, ссылаются на коммунистическую угрозу западной цивилизации. С 1920-х и до начала 1930-х гг. СССР не был готов осуществить военную интервенцию в западные страны и не имел (как в настоящий момент мы можем уверенно утверждать) соответствующих военных планов. Советский Союз составлял, с точки зрения европейских правых, угрозу цивилизации именно потому, что дестабилизировал внутреннюю ситуацию, поддерживая в них радикальное (коммунистическое) движение. Принимая во внимание то обстоятельство, что западная Европа и США являли собой более или менее обособленную культурную и политическую зону – «западный мир», – можно говорить не об угрозе западной цивилизации со стороны СССР, а о внутренней угрозе ей со стороны собственных леворадикальных элементов. Ведь именно против этих элементов были направлены репрессивные действия консервативных режимов, которые обращались за поддержкой к неограниченному насилию ультраправых.

Являли ли собой угрозу для существования западного общества основные его леворадикальные силы, объединенные Коминтерном?

Из рассмотрения кризиса послевоенного итальянского общества можем сделать вывод: фашистский террор был направлен в первую очередь против сравнительно умеренной социалистической партии – на то время главного защитника итальянской демократии. Террористические мероприятия против коммунистов, партии радикальной и готовой на революционные действия, но маловлиятельной, были скорее поводом для развертывания массовых репрессий. И это понятно: главной целью итальянского фашизма было установление тоталитарного режима, для чего нужно было ликвидировать демократию, а не коммунистическую угрозу.

Поневоле вспоминаются сцены в Варшаве 1920 г., описанные итальянским журналистом Курцио Малапарте, бывшим тогда участником бесконечных бесед перепуганных европейских дипломатов, журналистов, военных, польских политиков, – накануне решающих боев с армиями Тухачевского. Они боялись не только рабочих предместьев, но и восстания в варшавском гетто, нищем еврейском гетто, переполненном детьми и стариками. Не была ли подобная паника перед угрозой коммунизма источником огромных ошибок, допущенных в межвоенные годы ведущими политическими силами Европы?

Установление тоталитарной расистской диктатуры Гитлера стало следствием договоренности политиков-консерваторов, бизнесменов и армии с ультраправыми радикалами, – договоренности, направленной как против левых радикалов – коммунистов, так и против либералов и левых центристов (социал-демократов).

В обоих случаях право-консервативная линия поведения привела к трагическим последствиям, абсолютно не предполагавшимся ее стратегами. «Франкенштейн» вышел из-под контроля и оказался кровожадным чудовищем, с которым европейская цивилизация справиться уже не могла.

Почему мы все говорим: «Запад не понял», «Англия рассчитывала», «Франция не поддержала» и тому подобное – ведь в каждой из этих стран действовали политики разных культур и ориентаций, часто более близкие к своим единомышленникам за рубежом, чем к политическим оппонентам в собственной отчизне! В странах Запада побеждали то правые, то левые, или партии левоцентристской ориентации, и Франция, с правительством Поля Фландена – совсем не то, что Франция Леона Блюма.

Можно ли охарактеризовать западное крыло в целом какими-то общими чертами? Как и либералов и левый центр?

В литературе часто говорят о «революционном праве»[461] и еще чаще – о «национальной революции», как называли свои перевороты фашисты и нацисты. Революцией обычно называют вооруженное восстание против тирании, которое, согласно либеральным принципам демократии, считается одним из неотъемлемых прав человека. В действительности приход к власти и Муссолини, и Гитлера не имел характера поддержанного народом (нацией) восстания против существующего строя. Тем более, что ни итальянский фашизм, ни немецкий нацизм никакой тирании не противостояли. Основание для того, чтобы называть этот крутой поворот в национальной истории революцией, давало одно-единственное обстоятельство: применение насилия как левыми революционерами, так и правыми контрреволюционерами. Недаром французский писатель Жорж Сорель, политические идеи которого называют «химически чистой формой фашизма», изложил их в книге «Размышления о насилии».[462]

Сорель симпатизировал и Ленину и – еще больше – Муссолини.

Большой принципиальной ошибкой Ленина, ошибкой, которая продолжала и доводила до абсурда слабые места марксизма, было отождествление государства и права, то есть публичной власти вообще – с насилием. Насилие – один из способов осуществления власти, способ подчинения чужой воли, установления контроля над чужой деятельностью. Насильники ломают чужое сопротивление и чужую волю, игнорируя нормы и правила, чужие личные желания и жизненные установки.

Все виды насилия по своим целям – эгоистичны. Но насилие не обязательно имеет целью причинение кому-то зла; есть широкий спектр якобы и не злых целей, которые преследует насилие, – от изнасилования до насильственного обращения «заблудших» в «истинную веру». Насилие не знает деления на добро и зло, поскольку может преследовать как злые, так и добрые цели для своих жертв; таким образом, оно есть путь к хаосу. Насилие представляет зло не своими непосредственными следствиями, а самим фактом своего существования, ведь оно унижает достоинство человека.

Власть не обязательно является проявлением или продолжением насилия. Противоположностью насилию являются право и мораль. Демократия имеет массу недостатков, но она, собственно, и означает правовое государство. Право и мораль контролируют поведение личностей, но не через насилие.

Формирование правового государства является огромным завоеванием мировой цивилизации, осуществленным в европейской культуре. Право – это то, чем должен обладать каждый гражданин, независимо от его социального статуса. Конечно, в обществе каждый теряет частицу своей свободы – в интересах всех. Но в демократическом правовом государстве есть предел компромисса гражданина и общества; это – неотъемлемые («естественные») права и свободы личности.

Власть в неправовом государстве – всегда чья-то личная власть, от власти «богоданного» монарха до власти полицейских чинов. Такая власть может быть объективно необходимой, полезной для всех, но она остается насилием для каждого. В неправовом государстве власть осуществляется группой лиц, которой она принадлежит бесконтрольно, и если даже люди, причастные к власти, честно действуют в интересах своего общества (своей нации, своего религиозного общества и т. п.), они действуют путем насилия по принципу «пусть даже зло, но во имя добра». Власть в неправовом государстве всегда унижает человеческое достоинство.

Как же сложилась ситуация в Европе, когда один из краеугольных камней ее политической структуры – консервативные государственные, общественные, партийные силы – проявили такую индифферентность к появлению массового жестокого насилия на европейской земле? Почему в межвоенный период в Европе так глухо звучал голос либерального гуманизма?

Карл Маннгейм отмечал, что консерватизм не тождественен традиционализму. Консерватизм возникает при попытках решения с традиционалистских позиций проблем развития современных государств, а именно: «1) достижения национального единства, 2) участия народа в правлении, 3) включения государства в мировой экономический порядок, 4) разрешения социальной проблемы».[463]

Либерализм в европейской цивилизации формулирует свою идеологию раньше, чем консерватизм; собственно, консервативная политическая идеология в истории Европы является ответом на декларации и принципы либерализма. «Либерализм – творение западноевропейской культуры и, в основном, продукт уже греко-римской средиземноморской цивилизации», – писал блестящий знаток правовой истории в России и Европе В. В. Леонтович. Отметив такие античные корни европейского либерализма, как понятие правовой личности и субъективного права, в первую очередь – на частную собственность, а также античные институты, в рамках которых граждане принимали участие в управлении государством, он указывал на «два исторических источника западноевропейского либерализма: на феодальную систему и на независимость духовных властей от светских в средние века».[464] Основываясь на этих принципах, политическая и правовая идеология демократической Европы и Америки выработала принципы прав и свобод человека.