Стрижи - Фернандо Арамбуру
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так они и продолжают (я по памяти записываю отрывки их диалога), очень долго продолжают – то в шутку, то всерьез, легко соглашаясь во всем быть несогласными.
– А ты-то за кого будешь голосовать?
Они выжидательно смотрят на меня, желая наконец узнать, на чью сторону встану я.
– Меня волнует только глобальное потепление климата, таяние снегов на полюсах и контроль за выбросами углекислого газа. Короче, экология.
Наступила короткая пауза, после чего они растерянно, а может непонимающе, переглядываются, словно говоря: «А это еще кто тут подал голос? И вообще, что такой тип делает в нашей Испании?»
24.
Я шагал в сторону рынка и думал: «Если она заявилась вчера в бар, то вряд ли ей придет в голову глупая мысль еще и сегодня поджидать меня». Так нет же, Агеда стояла на своем обычном месте в своем дурацком наряде и со своим толстым псом, который, судя по всему, снова обрел нужную физическую форму, чтобы совершать долгие прогулки.
Агеде кажется, что встреча с ней вызвала у меня досаду, о чем она тотчас сообщает, но без тени упрека, хотя с померкнувшим от огорчения взглядом. И все-таки я улавливаю в ее словах легкое осуждение, но, возможно, это всего лишь мои фантазии. Или она хочет намекнуть, что я не умею притворяться? Я бы предпочел, чтобы она нашла у меня другие недостатки. Поэтому я спрашиваю, с чего она так решила.
Агеда отвечает, что уже давно заметила отчужденность в моем поведении. Вчера в баре у Альфонсо я в основном помалкивал, пока они спорили с Хромым, которого она, естественно, в глаза так не называет, на сегодняшние политические темы. Видимо, я хотел бы побеседовать со своим другом о чем-то личном, но при ней сделать этого не мог. Кажется, их разговор меня раздражал. Наверное, «с учетом моего спокойного характера» их спор был слишком бурным. Но ведь спорили они не совсем всерьез, и дружба стоит выше любых идеологических разногласий (до чего же она наивна!).
Кроме того, Агеда заметила на моем лице кривую ухмылку, когда я вошел в бар и увидел ее там. Но я не должен – пожалуйста! – обижаться. Она готова извиниться, если что-то поняла не так или ляпнула глупость. И к рынку сегодня пришла лишь для того, чтобы сказать «положа руку на сердце»: я могу не волноваться, меньше всего ей хочется досаждать мне, и если я не желаю ее видеть, достаточно сказать об этом прямо – она оставит меня в покое.
– Просто я чувствую себя чуть-чуть одинокой, понимаешь?
Потом Агеда призналась, что буквально тает от восторга, глядя на доверие, которое мы с Хромым питаем друг к другу; глядя на наши встречи в баре у Альфонсо, где мы обмениваемся шутками и откровенничаем. Она решила, что тоже могла бы – нет, не каждый день, а хотя бы изредка – присоединяться к нашему дружескому кружку, где царят веселье и смех, но, вероятно, ей как женщине доступ в него закрыт.
Если бы она знала…
Пока Агеда говорит, я внимательно изучаю черты ее лица. Она слишком болтлива. Тем не менее эта болтовня не сверлит мне уши, как случается, когда я сталкиваюсь с другими людьми схожего темперамента. Я объясняю это тем, что она выражается внятно и у нее красивый голос – не такой мелодичный, как у Амалии, но вполне приятный для слуха. Она знать не знает, что такое кокетство. Ее лица никогда не касалась косметика. Губы у нее тонкие, неровные и не до конца смыкаются, когда она закрывает рот. Кожа на лице гладкая, хорошо сохранившаяся, хотя в уголках глаз и на шее уже появились неизбежные возрастные морщины. Испорченные зубы, очки, седина, тупой нос… И полное отсутствие сексапильности. Чем дольше я на нее смотрю, тем крепче становится впечатление, будто передо мной стоит некое бесполое существо – нет, ни в коем случае не уродливое, но лишенное тайны, без изюминки, без чего-то особенного в движениях и фигуре. Так мы, наверное, воспринимаем какого-нибудь родственника, который стал нам очень близок и – почему не признаться в этом? – превратился в нечто настолько привычное, что нам и в голову не придет оценивать его с точки зрения красоты и сексуальности.
И вдруг у Агеды вырывается:
– Что угодно бы отдала, лишь бы узнать, чем я так тебя раздражаю.
И я без колебаний ответил. Вернее, на колебания мне просто не хватило времени, так как ответ сам собой сорвался с моих уст:
– Я ненавижу твой плащ.
Агеда от неожиданности остолбенела, да и сам я вдруг страшно смутился. Как я мог брякнуть такую непростительную глупость? Ей наверняка показались оскорбительными и смысл сказанного, и тон, каким я это сказал. Поэтому меня не удивило, что она тотчас повернулась ко мне спиной. Чтобы я не увидел ее слез? А потом, не простившись, зашагала прочь вместе со своим неуклюжим черным псом. Видно, я глубоко ранил ее. И честно сказать, даже подумал, что больше мы с ней никогда не увидимся. После таких слов трудно что-то исправить. Между тем я заметил, что Агеда уходит не своим обычным путем через площадь, а направляется к подземной парковке. Насколько мне известно, у нее нет ни машины, ни водительских прав, хотя от великого сплетника Хромого я узнал, что Агеда посещает курсы при автошколе. Меня разобрало такое любопытство, что я не только неотрывно следил за Агедой взглядом, но даже сделал несколько шагов следом за ней, чтобы было лучше видно. И тут она остановилась рядом с урной, стоявшей у перил пандуса. Бросила на асфальт собачий поводок, сняла плащ, свернула в комок и швырнула в урну. Затем с улыбкой помахала мне на прощание рукой, и я, дурак дураком, ответил ей тем же.
25.
Подходя к дверям бара, я внимательно слежу за тем, что скажет мне поведение Пепы. Может, ее хвост, морда и уши вовремя предупредят меня о присутствии там толстого пса, и тогда я развернусь на сто восемьдесят градусов. Но собака никаких особых знаков не подает, поэтому я решаюсь войти. Хромой уже сидит за нашим столиком, погрузившись в чтение развернутой на столе газеты. По его словам, он меня не ждал. Я объясняю, что гулял поблизости и зашел просто так. И надолго не задержусь – только выпью бокал пива. Мой друг показывает мне название
