Стрижи - Фернандо Арамбуру
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ты что, спятил?
Однако я жду, чтобы он высказался поопределеннее. Ладно, по его словам, Агеда – женщина не в его вкусе, кроме того, она уже миновала климакс, то есть, что называется, давно вышла в тираж. Судя по его гримасе, он дает мне понять, что я не должен бояться с ее стороны сексуальных посягательств. А с чего он взял, будто я чего-то боюсь? Потом спрашиваю, не шепнул ли он ей мой телефонный номер. Хромой врать не стал: она попросила номер как-то внезапно и застала его врасплох.
– Она тебе звонила?
– Пока еще нет. А адрес тоже ты ей дал?
– Нет, если она его знает, то нашла сама. Может, тайком шла за тобой до твоего дома или порасспрашивала соседей по улице.
А еще я хотел знать, рассказывал ли он ей подробности о моей прошлой жизни, моем разводе, моем сыне и моей работе. И услышал, что она действительно несколько раз пыталась вытянуть из него какие-то сведения, но он всегда отделывался общими словами. А про Тину? Ни в коем случае.
– Ладно, а тебе не кажется, что Агеда задает слишком много вопросов?
– Да, пожалуй, что так.
Хромой согласен: Агеда чересчур любопытна, но, на его взгляд, исключительно по простоте душевной. Хотя, возможно, ко мне у нее особый интерес.
– А про пакетик с порошком? Говорил?
– За кого ты меня принимаешь?
Я смотрю на него с холодной угрозой:
– Если расскажешь, можешь вычеркнуть меня из списка своих друзей.
Потом, пока я допивал свое пиво, мы принимаемся обсуждать воскресные выборы. На самом-то деле говорит один он. Я только и бросаю, что давно не слежу за событиями и даже не смотрел вчерашние теледебаты.
– И ничего не потерял, – отрубает Хромой.
Когда мы прощались, он погладил Пепу по голове и, притворившись, будто говорит ей что-то шепотом на ухо, постарался, чтобы я это что-то услышал:
– Ну, красавица, надеюсь, ты сможешь поправить настроение своему хозяину.
26.
Сегодня, встав с постели, я придумал себе цель: сделать все возможное, чтобы от завтрака до ужина со мной не случилось ничего неожиданного, ничего важного или просто выбивающего из колеи. Я не в первый раз ставлю перед собой такую задачу, но выполнить ее гораздо труднее, чем кажется, особенно в рабочие дни, когда никак нельзя отгородиться от коллективной жизни.
Ранним утром, надевая свои обычные вещи в своей обычной спальне, обставленной обычной мебелью, изготовленной из обычных материалов, я от всей души пожелал себе дня, в котором не будет ничего необычного, ни в хорошем, ни в плохом смысле, – дня без всяких пертурбаций, нарушающих рутинный порядок.
К сожалению, это зависит не от меня одного. Есть другие люди, и их много. И кто-нибудь из этих многих может в любой миг и в любом месте подрулить ко мне и погубить мой план – невольным словом или поступком. Поэтому я постарался по мере возможности сузить сегодняшний круг своего общения. Естественно, я с кем-то здоровался и с кем-то прощался, не забывая улыбнуться, коротко и уклончиво отвечал на вопросы или поддерживал банальные разговоры с коллегами-учителями на футбольные, кулинарные и погодные темы, словно ничего важнее в жизни для меня не было. Вот только сам никаких разговоров не начинал.
Ученикам я отмерил положенную дозу скуки, не слишком малую и не слишком большую, так что во время уроков мне удалось держать их в состоянии мирной полудремы. Стоит ли говорить, что преподавание было однообразным: говорил только учитель, а они переписывали фразы с доски. И всякий раз, когда кто-нибудь, вообразив, будто я его не вижу, нарушал дисциплину, я быстрым взглядом давал понять, что оставляю за собой право применить соответствующие меры. В классе у нас словно действовал негласный договор: «Вы, учитель, занимайтесь своим делом, а мы будем заниматься своими, притворяясь, будто слушаем ваши объяснения». И такая стратегия приносила отличные результаты для обеих сторон.
Мой обед состоял в основном из остатков вчерашнего, как оно часто и бывало. Послеобеденная прогулка с Пепой прошла по привычным для нас местам. За все это время я не видел ни аварий, ни драк, ни каких-то ярких сцен. И ни с кем ни разу не остановился поговорить. Не сделал никаких покупок. Не включал радио. Не пошел в бар к Альфонсо.
Упорное старание сделать так, чтобы со мной не случилось ничего примечательного, позволило мне прожить один из самых приятных и компактных по своей серости дней за все последние годы. Поэтому во время ужина уверенность в успешном завершении плана наполнила меня законным чувством триумфа. Сейчас бы я затруднился указать, какое из событий этой пятницы из-за своей ничтожности менее других достойно упоминания в моем дневнике. Пожалуй, и не стоило опускаться до выбора между всякой ерундой: звонком, возвестившим конец уроков, отсутствием дождя или вполне банальными делами, которые не могли нарушить плавной линии рутинного дня.
В одиннадцать вечера я с радостью решился поздравить себя. Потом набрал номер Хромого. И, сразу заметив тревожные нотки в его голосе, объяснил:
– Я просто захотел, чтобы ты назвал меня мудаком.
– Отлично. Ты мудак. Что-нибудь еще?
– Спасибо. Больше ничего.
Я быстро повесил трубку, чтобы он не услышал, как я плачу.
27.
Вот и вернулись стрижи. С тех пор как минувшей осенью они улетели на зимовку в Африку, я редкий день, шагая по улице, не бросал быстрого взгляда на небо, заведомо зная, что ничего там не увижу. Чаще всего действие было неосознанным и объяснялось ожиданием, которое, хоть и не занимало главного места в моих мыслях, все эти месяцы жило во мне.
Уже во
