Холокост. Черные страницы. Дневники жертв и палачей - Нина Сигал

призыв последовать примеру предприятия «Веркспоор». «Вы окажете нам большую услугу, разослав это письмо по адресатам как можно скорее», – добавил Маринус Хендрик Дамм – старший в сопроводительном документе. Послевоенное расследование его деятельности показало, что и непосредственно Маринус Хендрик Дамм – старший как личность, и «Веркспоор» как предприятие сотрудничали с нацистами «с самого начала» и «с определенным рвением». Было также установлено, что деятельность завода «Веркспоор» существенно способствовала укреплению нацистской военной машины{42}.

* * *

Работники упомянутых промышленных компаний, однако, вовсе не стремились «примкнуть» к национал-социализму. Многие из них являлись членами одной из трех основных коммунистических и социалистических партий: Коммунистической партии Нидерландов, Социал-демократической рабочей партии и Революционно-социалистической рабочей партии, – которые в июле 1940-го были переданы под «надзор» НСД, но не объявлялись вне закона вплоть до следующего года{43}. Профсоюзные активисты продолжали свою деятельность и выпускали множество популярных в народных массах подпольных газет, таких как «Правда» (De Waarheid, издание Коммунистической партии), «Лозунг» (Het Parool) и «Свободные Нидерланды» (Vrij Nederland).

Семья Ины Стюр, относившаяся к числу католиков из рабочего класса, была похожа на тысячи других людей, работавших в металлургической и судостроительной промышленности в Остенбурге, районе промышленных доков (известен сегодня как Восточные доки) недалеко от Еврейского квартала. Предприятие «Веркспоор», основанное как мастерская по ремонту паровых двигателей в 1820-х годах, к 1930-м годам стало крупнейшим производителем стали в стране, строившим мосты, локомотивы и грузовые вагоны. Завод являлся также ведущим европейским поставщиком дизельных двигателей. Штаб-квартира предприятия находилась в Амстердаме, но основная часть его производственных мощностей была сосредоточена в Утрехте.

В течение предвоенных десятилетий Остенбург отличался, по выражению голландского историка Герта Мака, «динамичной жизнью шумного портового города: потрепанные грузовые суда, буксиры, изрыгающие дым, когда они тащат вереницу барж с грузом, паромы, снующие взад-вперед, груженные рудой суда с низкой посадкой»{44}.

Ина Стюр происходила из большой бедной семьи, которая с трудом сводила концы с концами в период после окончания спада в экономике. Ее отец, Хейн, работал на заводе, как и несколько ее двоюродных братьев. Однако его заработка не хватало, чтобы содержать семью, в которой было девять детей. Ина пошла работать после окончания начальной школы. «На следующий день после того, как мне исполнилось четырнадцать лет, пришлось идти на работу», – сказала она в интервью, которое взяли у нее в 1995 году{45}. Как старший ребенок в семье (ее мать родила десятого ребенка в 1942 году), Ина должна была помогать растить своих братьев и сестер. Как вспоминает Ина, когда ей было десять лет и ее мать попала в больницу с болями в спине, «я неделями заботилась обо всей семье»{46}.

Она вспоминала свой отчий дом как «полный любви и заботы», потому что ее родители были преданы друг другу, а тесные семейные узы «наполняли меня теплом и радостью». Ее отец, Хейн, писала она, мог спеть все, что бы ни сыграли на пианино, от классики до популярной музыки, и она вспоминала его «прекрасный баритон – голос, который остался во всех наших ДНК и в нашей коллективной памяти»{47}.

Она также находила время для занятий, которые ей доставляли радость: «Я читала и писала рассказы и стихи, а также делала записи в своем дневнике. Я любила красивую одежду, ароматы и различные оттенки цвета».

Из ее дневниковых записей ясно, каковы ее политические симпатии. Свою позицию она выражала главным образом с помощью ироничного сарказма в адрес немецких захватчиков. В своем дневнике она в основном рассказывала о том, как оккупация повлияла на ее семью, работу и общественную жизнь. Годы спустя она скажет интервьюеру, что нацисты украли ее молодость. Но в тот момент она, казалось, хотела очутиться как можно ближе к месту действия – настолько близко, что немецкая пуля пробила горло мальчика, находившегося позади нее. Таким образом, она сыграла решающую роль свидетеля тех событий. Наряду с этим, будучи всего лишь семнадцатилетней девушкой, она не могла что-либо сделать перед лицом войны. Она была в этом отношении бессильна.

* * *

Антисемитские меры были приняты оккупационным режимом не сразу. Только в октябре 1940 года нацистский указ обязал всех голландских государственных служащих представить документы, касавшиеся их «расового» происхождения. Лица, не являвшиеся евреями, заполнили «Форму А», «Декларацию об арийском происхождении». Те, у кого были еврейские предки, должны были заполнить «Форму В» для лиц «неарийского» происхождения, в которой требовалось указать, в каком именно поколении они являлись евреями.

Процесс такой регистрации станет решающим в нацистской программе геноцида, но для подавляющего большинства людей, зарегистрировавшихся в то время, этот шаг казался относительно безобидным. «Мы заполнили и подписали эти документы, но никто из нас в действительности не понимал, что мы делаем», – писал историк Абель Герцберг{48}. После этого голландские государственные служащие сделали пометки на учетных карточках в реестре населения и в удостоверениях личности, проставив там букву «J». Через месяц все государственные служащие-евреи были уволены. С января 1941 года голландцами считались лишь те, кто заполнил «Декларацию об арийском происхождении».

В Амстердаме, где проживало восемьдесят процентов еврейского населения страны, напряженность возрастала. Все знали, что произошло в Германии с обычными еврейскими гражданами, с бизнесом, в котором участвовали евреи, с синагогами. Все слышали леденящие душу истории от немецких еврейских беженцев, которые перебрались со своей родины в Нидерланды после 1933 года.

Такие же кошмары должны были разыграться и в Голландии. Ганс Бомкер, высокопоставленный чиновник СС в голландской столице, ярый антисемит, который имел тесные связи с Зейсс-Инквартом, попросил городские власти предоставить ему «точные границы еврейских районов» и уведомил Берлин, что он намеревается «создать некую форму гетто»{49}.

Мэр Амстердама Виллем де Влугт счел эту идею «неприемлемой», но тем не менее поручил своим сотрудникам составить такую карту. Однако Ганс Бомкер, проявляя нетерпение и чувствуя, что голландские государственные служащие тянут время, решил спровоцировать беспорядки, которые ускорили бы процесс сегрегации и создания гетто.

В рамках его плана местных голландских нацистов пригласили на просмотр антисемитских пропагандистских фильмов и раздали таблички «Евреи нежелательны» – для размещения в местных кафе и магазинах{50}. Члены военизированного подразделения Национал-социалистического движения, известного как W. A.[47], начали избивать евреев в общественных местах. Члены Национал-социалистической рабочей партии Нидерландов, ворвавшись в трамвай в центре города, потребовали, чтобы кондуктор заставил всех евреев выйти. Когда тот отказался, националисты напали на пассажиров, которых они приняли за евреев{51}.

Активность голландских нацистов существенно возросла в начале февраля, когда они на площади Рембрандта, расположенной недалеко от Еврейского квартала, принялись раздавать пропагандистские материалы и приказывать владельцам пабов и магазинов выгонять посетителей-евреев. Ганс Бомкер пообещал, что при необходимости немецкие солдаты будут заниматься этим в свободное от службы время.

В следующий понедельник появились слухи о том, что голландские нацисты планировали совершить нападение на Еврейский квартал. Еврейские мужчины и юноши вооружились всем, что было у них под рукой: железными прутьями, молотками, дубинками, резиновыми шлангами, – и приготовились защищать свой квартал. Мужчины сформировали группы самообороны, в одной из которых насчитывалось около пятидесяти членов. Как писал историк Бен Брабер, они работали и тренировались посменно. 11 февраля около сорока национал-социалистов в униформе вошли в Еврейский квартал через канал Цваненбургвал на реке Амстел. Члены еврейской группы самообороны уже ждали их там, спрятавшись в дверных проемах и переулках вокруг рыночной площади Ватерлооплейн{52}.

Глава 3

«В юных сердцах вспыхнул гнев»

Февраль – март 1941 года

Саломон де Фриз – младший, 48 лет, еврейский журналист, Амстердам

Февраль 1941 года

Все началось воскресным вечером. Группа членов НСД и их безумных прихвостней, а также, предположительно, нескольких немецких солдат прогуливалась по Йоденбреестраат в Еврейском квартале Амстердама. В ходе этой прогулки дамы из этой группы принялись разбивать топориками все окна на улице. На Йоденбреестраат было темно и тихо. Стекла разбивались вдребезги, с грохотом разлетаясь по улице и ударяясь о витрины