Холокост. Черные страницы. Дневники жертв и палачей - Нина Сигал

и, конечно же, в этом обвиняют евреев. Кто-то сказал в своей надгробной речи, что на него напали тридцать евреев и что за его смерть обязательно отомстят.

Пятница, 21 февраля 1941 года

Евреям больше не разрешается пользоваться скотобойней в Амстердаме, власти намерены проследить за тем, чтобы через два месяца в городе больше не было мясников из числа евреев. Евреям также не разрешается обучаться в университете. Эти люди ведут себя так, как будто они уже являются полными хозяевами в нашей стране.

Саломон де Фриз – младший, журналист, Амстердам

Воскресенье, 23 февраля 1941 года

Сначала после ужасных по своей театрализованности похорон члена W. A. Коота было тихо, но местные жители знали: что-то обязательно грядет. В конце концов, это такой старый и такой привычный трюк… У принадлежащего евреям кафетерия на Рейнстраат[51], который уже несколько раз, к своему несчастью, привлекал внимание головорезов из W. A., есть еще филиал на ван Вустраат. В четверг вечером около двадцати этих головорезов потребовали, чтобы их впустили внутрь. Владельцу и его сотрудникам удалось удержать толпу в униформе снаружи и запереть дверь. Вскоре появилась «Зеленая полиция», сотрудники которой прострелили замки из револьвера, и члены W. A. ворвались внутрь. Владелец кафе, однако, сразу же понял их намерения и опрыскал их нашатырным спиртом, после чего те ретировались. Через некоторое время сотрудники «Зеленой полиции» вернулись уже в противогазах. Они стреляли, избивали всех и разносили все вдребезги… Члены W. A. были вольны делать все, что им вздумается. Затем владелец кафе и весь его персонал были арестованы. Они все еще в тюрьме, дело закрыто…

Но это был только пролог. Сама драма разыгралась в Еврейском квартале вчера и повторилась сегодня. Вчера (в субботу) днем внезапно появились сотрудники «Зеленой полиции» с полицейскими фургонами, которые принялись хватать всех молодых евреев. Они вламывались в дома, заявляя, что ищут оружие. Они выгнали всех из театра «Тип Топ» и погрузили еврейских юношей в фургоны. Они приказали им перебегать с одного места на другое, а затем ждать с поднятыми руками, пока не подъедет очередной фургон.

Все это происходило вчера с 16:45 до 18:30, а сегодня (в воскресенье) вновь повторилось! Полиции Амстердама пришлось перекрыть весь район, чтобы «зеленые» могли беспрепятственно выполнять свою работу. Яап рассказал мне, что один из полицейских чуть не плакал от гнева и возмущения, но что он мог поделать?

Яап сказал также: «Теперь, увидев, как они избивают своих жертв руками и ногами, я понял, что это за звери. «Вензольдатен», точь-в-точь как в «Вензольдатен»![52],[53]. Именно так жестоко избивали еврейских рабочих – и только потому, что они не захотели мириться с режимом и в ужасе прятаться от сторонников Мюссерта[54]. Только потому, что они хотели постоять за себя. Это не имеет ничего общего с еврейской невиновностью или же с арийской виновностью. Все дело в людях. И никто ничего не делает! Просто никто ничего не может сделать.

Понедельник, 24 февраля 1941 года

Объявления, расклеенные по всему Еврейскому кварталу, гласят: «Принятие строгих мер завершено!» Там же сообщалось, что семьи тех юношей, которые были арестованы, могут не беспокоиться, потому что все «заложники» (как они называют тех, кто был арестован) находятся в городке Схоорл. Жителям Еврейского квартала было настоятельно рекомендовано заниматься своими повседневными делами.

Везде царили великая скорбь и печаль. Жители Амстердама кипят от гнева и ненависти. Теперь люди все видят сами, даже если раньше они только слышали об этом. Теперь они знают, что рассказы, в которые трудно было поверить, оказались чистой правдой.

Сегодня вечером по Йоденбреестраат и прилегающим улицам и переулкам проехали велосипедисты, выкрикивая: «Запаситесь водой! Завтра работники газовых, электрических и коммунальных компаний объявят забастовку! Протестуйте против преследования евреев! Мы не можем больше ждать!» Завтра мы увидим, являются ли объявления «Принятие строгих мер завершено!» результатом страха немцев перед реакцией рабочих Амстердама.

Ина Стюр, сотрудник канцелярии управления завода, Амстердам

Вторник, 25 февраля 1941 года

Всеобщая забастовка крупных компаний, таких как газовая, электрическая, трамвайная, железнодорожная, судостроительная, компания «Фоккер»[55], завод «Веркспоор» и другие. Все компании и предприятия будут закрыты в десять тридцать.

Сегодня днем я зашла в район Индишебуурт[56], где стояли невообразимая суета и суматоха. На улице Явастраат есть владелец паба, который является членом НСД. Какие-то дети забросали этот паб кирпичами и разбили окна. На Вагенаарстраат у другого сотрудника НСД, вывесившего в окне фотографию дядюшки Адольфа, тоже разбили стекла, а этот красивый портрет порвали. Повсюду шли драки и собирались толпы людей. На Дапперплейн продавец картофеля отказался закрывать свою лавку, и группа женщин подошла, встала перед ним и не двигалась с места, пока он не запер ее и не отправился домой. Перед лавкой все еще стояла толпа женщин, когда неожиданно подъехал офицер из «Зеленой полиции» на мотоцикле… и все бросились бежать, за исключением нескольких мальчиков. Герои!! Около шести часов вечера передали объявление о запрете выходить на улицу после половины восьмого. Очень удобно, не правда ли?

Среда, 26 февраля 1941 года

На часах восемь тридцать утра, все рабочие стоят перед заводом и разговаривают. Они отказались следовать нашим призывам о двадцатичетырехчасовой забастовке протеста и готовы приступить к работе. Один из рабочих говорит: «Я иду домой!» Другой не поддерживает его: «Ребята, давайте пойдем на фабрику!» И так везде; люди просто не понимали, что им следует делать, и это происходило главным образом потому, что все не было как следует организовано.

Одна треть отправилась домой.

Одна треть осталась на заводе.

Одна треть просто стояла перед заводскими воротами в размышлении.

Примерно в половине десятого заводской совет и правление директоров провели совещание, и они решили, что мы будем бастовать до восьми тридцати утра 27 февраля.

Это было встречено со всеобщим энтузиазмом. Я вернулась домой около десяти утра. К полудню я вышла на улицу и, увидев огромную толпу людей, подбежала к ней. Группа мужчин и юношей пыталась опрокинуть трамвай. Я присоединилась к этой группе и стала помогать ей. Постепенно, очень медленно, трамвай сдвинулся и лег набок. Рядом с ним лег, распластавшись на земле, и кондуктор. В толпе раздалось «Ура!», а затем появилась «Зеленая полиция», и все разбежались.

Я спряталась у входа в магазин и именно поэтому могла видеть то, что произошло дальше. Подъехала машина, в которой находилось около дюжины сотрудников «Зеленой полиции». Они выскочили из машины с винтовками на изготовку и побежали вверх по склону, стреляя в воображаемых преступников. Эти идиоты не могли бы подстрелить и сидячую утку, так что все было не так уж плохо. Они принялись прочесывать окрестности в надежде кого-либо или что-либо найти, но все было безрезультатно. В час дня трамвай наконец был поднят и поставлен на колеса.

В три часа дня я отправилась на Дапперстраат за продуктами. Там я увидела еще одну полицейскую машину с дюжиной офицеров. Они остановились на углу Коммелинстраат и задержали мужчину. Полицейский фургон был сразу же окружен жителями района и случайными прохожими. Фрицы разозлились, и один из них начал угрожать нам своим пистолетом. Это никого особо не впечатлило. Тогда он достал из кармана что-то похожее на коробку сигарет, затем взял зажигалку, поднес ее к этой коробке и швырнул ее в толпу. Мы бросились врассыпную, и через долю секунды вся улица опустела. Как раз вовремя, потому что эта штука издала оглушительный хлопок. Это была ручная граната! Когда этот мерзкий ублюдок после этого вышел прямо на середину улицы, на его лице появилась широкая ухмылка. Он поднял руку как можно более саркастично, как бы говоря: «Я позволил всем вам сбежать, не так ли» Затем он вернулся в свою машину и уехал вместе со своими приятелями и человеком, которого они задержали.

Весь остаток дня они повсюду патрулировали улицы. Вечером мы слышали неоднократные объявления о том, что все должны быть дома к семи тридцати вечера. Мило, да? Комендантский