Холокост. Черные страницы. Дневники жертв и палачей - Нина Сигал

действия будут прекращены. Роттердам уже был практически разрушен бомбардировками. Главнокомандующего уведомили, что если наши войска продолжат сражаться, то та же участь постигнет Гаагу, Амстердам и Утрехт. Эта новость потрясла меня до глубины души, и я заплакала. Мы потеряли свою свободу. Это произошло – о, теперь нам это стало совершенно ясно! – из-за того, что наш народ предали. Мы не могли в это поверить, и все же это было именно так.

Все были рады, что это хотя бы сохранит жизнь нашим солдатам. Но все равно – стать частью Германии было ужасно. Что готовит нам будущее? Нищету для нашей страны. Мрачное время и неопределенное будущее. Состояние было такое, как будто в семье этим вечером кто-то умер. Все, кто заходил к нам, были притихшими и встревоженными. Я никак не могла успокоиться, у меня в голове постоянно звучало слово «предательство». Возможно, наша борьба с таким могущественным врагом и не принесла бы нам победы, но все же это предательство было таким мерзким, таким отвратительным!

Среда, 15 мая 1940 года

Лавка была закрыта и сегодня тоже. Это давало нам возможность привести все в порядок, но не хотелось ничем заниматься. Мы сделали только то, что действительно было необходимо сделать. Яйца теперь продаются по 1½ гульдена, цыплята – по 25 гульденов за штуку… У нас новые правила нормирования: каждый может купить только 1 буханку хлеба весом 400 г. За две недели можно купить полкило кофе или 1 унцию чая, полкило ячменя, полкило овсянки и полкило риса плюс полкило сахара.

Вчера и сегодня все были злы на королеву и правительство за то, что они сбежали… То, что она уехала, очень печально. Если бы я была на ее месте, я бы осталась, но я не имею права судить ее.

Ян зарезал цыплят и принес домой двадцать две штуки. Завтра я поеду к маме домой готовить из них консервы. Начиная со вторника нам больше не разрешается выпекать белый хлеб. Держать у себя можно только ржаную муку. И часы теперь будут переведены на немецкое время…

Этим вечером у нас было много посетителей. Каждый высказывал свое собственное мнение, но все отзывались с презрением о предательстве. Переодетые в нашу форму немцы вышли на мост через канал вблизи Мердейка и, встретив там наших солдат, под видом голландских офицеров приказали им убрать из-под моста взрывчатку. То же самое произошло и в Вестерворте. Одна из женщин назвала это «черной страницей в нашей истории». Но когда-нибудь настанет и наш день. Я верю в это.

Доуве Баккер, офицер полиции, Амстердам

Вторник, 14 мая 1940 года

Утром Понне, Харребоме и меня перевели в камеру на пятерых, с соседней камерой для сна. Наш моральный дух подвергается огромному испытанию. С нами обращаются просто отвратительно. Наш туалет – это помойное ведро, у нас есть только одна жестяная кружка для воды и стол с двумя жесткими деревянными скамейками для еды. Что происходит снаружи, нам не видно, так как окно за ночь покрывается инеем, лишь сверху остается небольшая полоска прозрачного стекла. Время от времени мы слышим вой воздушной сирены, иногда нас выводят немного погулять, подышать свежим воздухом. Нам нечего курить, а принимать сигареты от других не разрешается. Мы все очень беспокоимся о наших женах и детях… Похоже, нас всех предали антинационал-социалисты и евреи. Кто-то, очевидно, прислал анонимное письмо о том, что я – член НСД [Национал-социалистического движения][35]. По-видимому, это было единственным основанием для моего ареста. Ван Тиль и де Влугт были теми, кто принял решение об этом.

У Понне нервный срыв. С Брэмом все в порядке. Мы укрепляем свое мужество непрерывными разговорами. После обеда мы играем в домино и делаем несколько упражнений на месте, чтобы оставаться в форме. Еда отвратительная: утром хлеб грубого помола с кусочком сливочного масла, подается с разбавленным молоком. Вечером – коричневая фасоль из консервной банки и обычный жир. Это почти невозможно есть, но мы все-таки глотаем эту бурду, просто чтобы поддержать свои силы. Теперь мы искренне надеемся, что немецкие войска быстро продвинутся вперед, потому что в нашей нынешней ситуации они станут нашими освободителями. В половине девятого следует ложиться спать, и нас запирают в железных клетках. Кто-то заплатит за все это. Мы воспринимаем свою ситуацию весьма болезненно. Нам требуется много самообладания, чтобы справиться с ней. Но мы переживем эту ночь. Я настроен достаточно оптимистично.

Тем же вечером несколькими часами ранее мы видели множество беженцев, которые прибывали на автобусах и автомобилях из Гоои. Нам это говорит о том, что наша армия отступает. Значит, они обязательно придут. Однако что произойдет, если они не придут в ближайшее время? Иногда я беспокоюсь, что евреи начнут жестоко мстить немцам и членам НСД, если они найдут нас до того, как немцы доберутся сюда, или же что охранники захотят нам отомстить.

Мы совсем недолго пробыли в постели, как я заметил свет снаружи. Брэм уже спал, но Лео это тоже увидел. Мы не могли понять, что это такое… Потом мы услышали шаги в коридоре и звяканье ключей. Двери в нашу камеру открылись, и двое охранников приказали нам подняться, потому что нас освобождают. Нас переполняла буря эмоций. Какая радость!

Нам сказали, что было заключено перемирие и военные действия прекращены. Голландская армия не смогла удержать свои позиции, обратилась в бегство… и лавина немецкой бронетехники, бронемашины и танки прорвали линию Греббе[36]. Погибло много молодых солдат, это просто чудовищно. Демократам придется надеть терновый венец. Десятки тысяч наших парней погибли[37], и демократы наконец решили, что будет правильно сложить оружие. Пять дней ужаса для нашей страны. Но зато теперь мы свободны.

Альберт Вис отвез нас на своей полицейской машине в управление. Там нас встретили де Влугт, Ферстеег и ван Тиль. Они вели себя униженно и виновато, утверждали, что не знали, что с нами обращались так плохо. Я заявил ван Тилю, что это он во всем виноват и что я его глубоко презираю. Он, назвав босса Ферстеега по имени, сказал, что это тот позвонил ему и поэтому ему пришлось так поступить со мной, хотя он и сожалел об этом. В любом случае сейчас это уже не имело значения. Мы были свободны, мы шли с высоко поднятыми головами… Нам вернули наше оружие, и мы на машине поехали домой. Воссоединиться с семьей – это было так волнующе! Снова увидеть Агнес и детей! Винка и Ри! Йос Феннинген и его жена Кэтрин тоже должны были приехать. Это было чудесно! Наши страдания закончились. Наставал наш день. Город весь в огнях, все так замечательно!

Среда, 15 мая 1940 года

Королевская семья бежала. Они весьма позорно сбежали вместе с правительством в Лондон, в то время как наших солдат расстреливали на родине. Там, среди предателей, они, должно быть, теперь чувствуют себя как дома. Что же теперь будет? Я не знаю.

Сегодня я снова был на дежурстве, весь день – на ногах. Я стал свидетелем того, как немецкие войска организованно направлялись в город через Берлагебруг[38]. Здорово, просто здорово! Какие прекрасные войска и какая артиллерия! В районе Седана была прорвана линия Мажино[39]. Новое оружие Гитлера сокрушает все, что стоит на его пути. Конец близок, я это чувствую. Роттердам представляет собой сплошные руины. Наши пожарные в полном составе направляются туда со своим оборудованием, чтобы помочь тушить пожары.

Четверг, 16 мая 1940 года

…У нас установлено немецкое время[40]. По ночам снова введено затемнение. Я впервые пообщался с немецким офицером – лейтенантом Руге из полиции полевой службы безопасности. Мы поговорили о немецких войсках, направлявшихся сегодня из Харлема в Утрехт. Провел основную часть дня патрулируя район вблизи моста Берлагебруг через Амстел. Мимо меня проезжали немецкие войска на разном транспорте. Это было ошеломляюще! Я видел бронетанковую дивизию, принадлежавшую самому фюреру Адольфу Гитлеру, и многие