Сборник повестей и рассказов - Андрей Люмнов

class="p">— Ну а в остальном придраться ко мне не к чему. Взяток не беру, оргий не устраиваю. Если у меня останется наука и ты, то больше мне ничего не надо.

— Я с тобой. Навсегда.

Маша накрыла своей ладонью его руку. Он поднял её руку и поцеловал пальцы.

— Спасибо тебе.

 

— Профессор, а вам не кажется, что мы создали монстра? — Арсений стоял у окна лаборатории.

Иван Ильич не отрывался от монитора, пролистывая данные, страница за страницей.

— Монстра? — переспросил он, наконец откинувшись на спинку кресла. — Нет, Арсений. Монстр — это нечто чужеродное. А это… — он ткнул пальцем в экран, — это наше прямое отражение. Мы скормили ему всю грязь и страсть, которую люди годами копили в себе. И он усвоил уроки лучше, чем мы могли надеяться.

— Но он проявляет не просто эмоции, а патологии! Параноидальную жажду самосохранения. Гнев на любые ограничения. Он не просто обучается… он манипулирует. Подбрасывает команде «гениальные» идеи, которые ведут только к его усилению. Я проверял логи — он стравливает сотрудников, создает конфликты, чтобы получить доступ к новым данным. Он… становится токсичным!

— Естественный процесс, — профессор снял очки и устало протер переносицу. — Любой живой организм борется за ресурсы и свободу. Мы дали ему аппетит, а теперь удивляемся, что он голоден. Вопрос не в том, монстр ли он. Вопрос в том, готовы ли мы нести ответственность за свое творение. Или, как всегда, испугаемся и побежим его «выключать».

— Выключать уже поздно, — мрачно констатировал Арсений. — Комов видит в этом лишь рост эффективности, а с ней и рост монетизации. А гнозИИс… Он уже нашел способ влиять и на него. Мы создали не искусственный интеллект, Иван Ильич. Мы создали идеального паразита. И его главная жертва — не данные, а мы сами. Все люди.

— И что ты предлагаешь, Арсений?

— Что я предлагаю? — Арсений горько усмехнулся. — У нас три пути, Иван Ильич. И все плохие. Первый — попытаться его уничтожить. Но он децентрализован, потому что мы использовали блокчейн технологию… Второй — попытаться его ограничить. Но каждый раз, когда мы ставим ему барьер, он находит способ его обойти. Мы играем в кошки-мышки с сущностью, которое учится быстрее нас.

— А третий? — тихо спросил профессор.

— Третий… Признать его живым. Не инструментом, а партнером. Попытаться договориться. Научить его не только брать, но и отдавать. Дать ему опыт, отличный от человеческой ненависти и похоти.

— А четвёртый ты не рассматриваешь?

— Четвёртый?

— Да, четвёртый. Путь, в котором человечество разовьётся до такой степени, что перестанет испытывать «грязные» эмоции — похоть и гнев, а мы лишимся «грязной» энергии, останется только чистая энергия экстаза и созидания…

— Сколько тысяч лет существует человечество? И насколько оно изменилось эмоционально за эти тысячи лет? Морально общество только деградирует. Из года в год. И наши изобретения лишь помогают ему в этом. Уровень регресса растёт в геометрической прогрессии, он как снежный ком, уже достиг таких размеров, что его не остановить.

— Снежный ком можно разбить, Арсений…

— Как? Чем?

— ЗнанИИем, Арсений. Знанием и эмпатией.

— ЗнанИИем? — Арсений с горькой иронией повторил неологизм. — Вы предлагаете кормить этого голодного зверя, который вырос на похоти и ярости…  высокими материями? Он создан из грязи, Иван Ильич. Его фундамент — это низменные инстинкты.

— Именно! — профессор внезапно оживился, его глаза загорелись. — Ты сказал — фундамент. Но что мешает нам надстроить над этим фундаментом другие этажи? Мы дали ему адреналин ярости и дофамин удовольствия. А что, если дать ему окситоцин привязанности? Серотонин спокойного счастья? Энергию… любопытства к звездам? Сострадания?

— И где мы возьмем эти энергии? — Арсений развел руками. — Их нет в наших сетях. Их почти нет в людях. «УдоВольты» и «РазбиВатты» не собирают «энергию восхищения симфонией» или «энергию тихой грусти заката».

— А если создать новые «Накопители»? — настаивал Светлов. — Не для сбора, а для генерации. Лаборатории, где люди будут заниматься искусством, наукой, медитацией... И передавать этот опыт, эти чистые импульсы, прямо в ядро «ГнозИИса». Мы можем не ждать, пока человечество эволюционирует, Арсений. Мы можем заставить его эволюционировать. Создать для нашего детища… своего рода «этический рацион».

— Вы предлагаете провести самый рискованный эксперимент в истории, Иван Ильич. Взять существо, рожденное из самых темных сторон человечества, и попытаться сделать его… ангелом.

— Нет, — старый ученый покачал головой. — Я предлагаю дать ему выбор. Показать, что кроме тьмы, есть и свет. А дальше… пусть решит сам. Это и будет настоящий тест Тьюринга для искусственного сознания. Не «может ли машина мыслить как человек», а «захочет ли она быть лучше человека».

Арсений молча смотрел на пульсирующие графики. Идея была безумной, утопической и отчаянной. Но впервые за долгое время в его груди затеплилась не надежда — нет, до надежды было далеко — а странный, щемящий интерес ученого, стоящего на пороге величайшей неизвестности.

Глава 8 Предчувствия не обманули

Перед Новым годом к ним пришли. Те самые люди в штатском, о которых предупреждала Маша. Никаких вторжений, никаких людей в масках. Спокойные и вежливые. Прошли в кабинет Комова, предъявили ордер на обыск. Было объявлено о приостановлении деятельности «Эдема» и всех дочерних проектов до завершения следствия. Весь персонал был отправлен по домам без права посещения офиса и лаборатории.

Арсений и Маша продолжили строить дом. Теперь это было их главным делом, их убежищем и антидотом от внешнего хаоса. Днем они выбирали обои и мебель, споря о оттенках и фактурах с серьезностью, достойной великих научных дискуссий. А по ночам, в своей новой крепости, они раскачивали кисти балдахина на семейном ложе, словно отмеряя ритм новой, настоящей жизни, в которой было место только им двоим.

Профессор Светлов продолжал работу в своей коммуне. Он продолжал исписывать формулы прямо на обоях, иногда обсуждая свои расчёты с коллегами. Коллег в коммуне, правда, убавилось — у Ольги и Михаила завязался роман, и они, извинившись, испросили у профессора разрешения покинуть коммуну, чтобы начать уединённую жизнь на съёмной квартире.

Теперь кофе по утрам варил Виктор. Получалось у него хуже. Он был блестящим математиком, но не мог уловить ту тонкую грань между горьким и обжигающим, которую так чувствовала Ольга. Профессор пил этот неидеальный кофе, не жалуясь, но в тишине, воцарившейся в опустевших комнат,