Судьба на роду начертана - Владимир Волкович

По тому, как вели себя эти люди – вальяжно, нагло, грубо, Борис решил, что это какая-то сплоченная группа, скорее всего, уголовники.

– Ты что не слышал, – говорящий пнул его сапогом, – выматывайся отсюда.

Борис взглянул на лежащего рядом соседа и вдруг уловил в его равнодушных вроде бы глазах живую искру понимания и поддержки. Такие искры проскакивали меж разведчиками, когда обстановка складывалась так, что нельзя было произносить слова и даже шевелиться, надо было понять товарища по взгляду.

Сосед едва заметно кивнул, Борис резко ухватил сапог и рванул его на себя, одновременно подбросив вверх свое тренированное тело. Ближайший из вошедших даже не успел вынуть рук из карманов, как, получив от Бориса удар в челюсть, рухнул на пол. Краем глаза Борис зацепил своего вскочившего соседа. Это оказался высоченного роста детина с огромными ручищами. Схватив двоих, он с силой столкнул их лбами и, отбросив, как мешки, ударил сапогом в живот третьего, переломив его пополам. Прошло не более полминуты…

Потом, не торопясь, повернулся к Борису и протянул ему руку:

– Лука.

Борис пожал протянутую ему лапищу:

– Борис.

– Тоже, небось, из разведчиков, – рассматривал рослого соседа Борис.

– Из них, свой свояка видит издалека.

– Давай займемся этими, чтобы концы не откинули.

– Да и откинут, невелика беда, наворовались, пока мы в окопах кровью своей землицу поили.

Но все же подошел к валявшимся на полу и стал приводить их в чувство, щедро раздавая пощечины. Остальные сидевшие и лежавшие в вагоне люди спали или делали вид, что спали. Произошедшее их не касалось, эти тяжкие годы научили помалкивать и не вмешиваться.

Привести в чувство удалось троих, двое так и остались лежать без сознания.

Дверь распахнулась, вбежали несколько охранников в полушубках с автоматами:

– Что тут случилось?

– Да вот ребята не поделили чего-то меж собой, ну и помахали кулаками немножко.

Охранник недоверчиво посмотрел на Бориса и приказал увести раненых.

– Разберемся, – бросил он на прощанье.

Бориса и Луку привели в штабной вагон на следующее утро.

– Расскажите, что там у вас произошло, – спросил лысоватый старший лейтенант – начальник поезда, обращаясь к Борису.

– Да кто их знает, не поделили что-то, заспорили, ну и подрались, да мы спали и не видели ничего толком. Они нас и разбудили.

– А они на вас показывают.

– Так они на любого покажут, лишь бы самим чистенькими выйти, – Борис старался казаться как можно более простодушным.

– У двоих сотрясение мозга, у третьего разрыв брюшины. Это как же надо было приложиться, чтобы так ударить, – старший лейтенант взглянул на старающегося казаться меньше, но все равно возвышающегося громадой надо всеми Луку.

Тот равнодушно склонил голову и пожал плечами, в глазах его ничего невозможно было прочитать.

Старлей махнул рукой и начал что-то строчить на листе бумаги, лежащем перед ним. Бориса и Луку отвели в вагон.

– Пошли мы в поиск, со мной еще один мужик, немолодой уже, за тридцать будет, а дрожит, трясется весь. Из пополнения, видать, отсидел войну где-то, вот в конце взяли. – Лука рассказывал, слегка заикаясь и растягивая слова. – В овражек спустились, только подыматься стали по склону на другую сторону, а навстречу немцы, мы назад кинулись. А тут сбоку из пулемета саданули, мне руку обожгло. Засада. Давай из автоматов отбиваться да гранаты бросать. А немцы нас, видимо, хотят живыми взять, потихоньку приближаются перебежками и кричат: «Рус, здавайсь!» Мы в кусты забрались, не высунуться. Я рукавом гимнастерки руку перетянул, чтобы кровь остановить. Мужик лопочет: «Все, хана нам, убьют». Я ему: «Заткнись, не паникуй, прорвемся». А у него руки трясутся, автомат удержать не может. Вот, думаю, гады, не могли нормального человека мне в пару дать, язык им, видите ли, срочно понадобился. А наших всех после боев последних побило. Так этого мне и подсунули.

Принесли бачок с баландой, люди потянулись к парящему вареву. Лука замолчал и аккуратно, стараясь не пролить ни капли, отправлял в рот ложку за ложкой. Потом вытер куском хлеба миску и оглянулся вокруг, как бы интересуясь, не будет ли добавки.

– С такой жратвы ноги быстро протянешь.

– Ну, а дальше-то, что было, – спросил Борис, все более проникаясь симпатией к этому огромному, но такому ранимому человеку.

– Дальше? – Лука задумчиво почесал затылок, светлые волосы встали торчком. – Я напарнику говорю: «Ты меня прикрой, я сейчас пойду пулеметчика успокою. А потом я тебя прикрою, ты к нам назад по склону уйдешь, по кустикам перебежишь, а я следом». Пополз я, а он из автомата строчит в разные стороны, в белый свет. До пулемета я добрался, а там двое. Гранату тратить не стал, и пулемет пригодиться может. С немцами справился да за пулемет лег. Гляжу в прицел, а в кустах, где напарник сидел, движение какое-то, непонятное. Потом вижу, выходит он оттуда с поднятыми руками и кричит: «Не стреляйте, я сдаюсь, я – свой». Меня такая злоба охватила, дал туда очередь, но промазал, видно, с нервов, редко со мной это случается. Немцы бросились ко мне, да куда там, я их из ихнего же пулемета и уложил. Они достать меня не могли, позиция уж больно хороша была, на крутом склоне. Тогда немцы мины стали бросать. Долго я продержался, но мина совсем рядом угодила, меня контузило, сознание потерял. – Лука говорил короткими, отрывистыми фразами, казалось, что так он меньше заикается. – Очнулся в каком-то помещении, лежу на полу, а вокруг немцы и этот – мой напарник с ними, на меня показывает и говорит им обо мне, видимо. Я ничего не слышу, контузило сильно. Толкают они меня, спрашивают о чем-то, а я им показываю, что не слышу. Наконец поняли. Руки связали и отвели в какой-то сарай каменный, с крохотным окошком зарешеченным. А там в углу ржавая мотыга валялась, я об нее ремень, которым руки связали, и перетер. Через некоторое время выводят меня из сарая и в машину сажают, в крытую, видно, важной птицей посчитали из-за роста моего. Это была их ошибка. А в кузов вместе со мной двое фрицев с автоматами, да в кабине офицер и водитель. Сидим так, едем. Один немец рядом со мной, другой напротив. Тот, что рядом со мной, покурить решил, это была еще одна ошибка. Попросил я со мной поделиться.

– А как же ты его попросил, если не слышишь ничего, да и язык не знаешь? – Бориса все более заинтересовывала эта история, отчасти похожая на его собственную.

– Язык я немного выучил за два года, а слышать мне зачем, я ему головой и глазами показал. Он сигарету из пачки достал, мне в рот сунул, а я не курил сроду, спортом занимался, в чемпионатах страны по самбо участвовал. Тут он зажигалку к сигарете подносит, чтобы я, значит, закурил, я одну руку из-за спины тихонько вытаскиваю, чтобы незаметно было, к огоньку склоняюсь, а сам рукой до шеи его добрался и сжал со всей силы там, где артерия сонная. Хрустнуло у него там, он и сник.

Борис представил себе такую лапищу на своей шее и поежился.

– Теперь дело секунды решали: сникшего хватаю и к тому, что напротив сидит, а этим прикрываюсь, как щитом. Как и предполагал, он первую очередь в этого немца выпустил, а мне времени хватило, голову ему свернул, как цыпленку. Машина останавливается, видно, выстрелы услышали, я – к двери, а впереди себя немца держу. Водитель дверь открывает, а на него фриц вываливается. Пока до водителя дошло, что к чему, я его очередью и пришил.

– Ну а дальше-то что? – Борис уже был весь в нетерпении.

– Ну а дальше просто: подбегаю к кабине, из нее офицер выскакивает, меня увидал, за пистолетом в кобуру полез, да куда там. Я его в охапку и назад в кабину, по черепушке слегка пристукнул, чтобы не мешал, да за руль сел. Дорога там ведет к линии фронта до самой передовой, я на карте видел, когда в поиск отправлялся. Ну, хотя бы несколько километров проскочить, пока немцы очухаются. Как гул орудий услыхал, машину в лесочек загнал, офицера в чувство привел и пошел. Передовую мне переходить – знакомое дело, сколько раз бывало. Желательно брешь в обороне найти, где можно тихо пробраться. Ночи дождался, офицера посадил на поводок, в рот – кляп, чтобы голос не подал, и вперед. Через немецкую линию траншей перевалили тихо, но потом заметили нас и такой огонь открыли, как будто наступление началось, тут меня второй раз прихватило. На этот раз в бедро, сапог сразу кровью наполнился. Рану перетянул, да бедро не рука – кровь вытекает помаленьку. Я бегом и офицера пинками подталкиваю, чувствую, что слабею. Эх, не дотяну… сознание бы не потерять. Тут окрик, как музыка: – «Стой, кто идет, стреляю». Отвечаю: «Свои, разведчик я, веду языка, только стоять не могу, ранен». И упал, больше не помню ничего. – Лука судорожно вздохнул, воспоминания взволновали его. Он смог продолжить только через несколько минут, на этот раз Борис не торопил его, понимая, как тяжело дается этот рассказ. – Очнулся в медсанбате соседней дивизии, в ее расположение вышел. Рассказал все, как было, только про напарника соврал, заявил, что убило его. Стыдно мне стало за человека такого. Наградили меня. Месяца полтора провалялся в госпитале в тылу, подлечился и в свою часть попросился. Нашу роту разведки сильно потрепали, из стариков почти никого не осталось. Мне пополнение дали обучать, командир сказал, что пришлет мне помощника боевого. Ну как-то раз вызывают меня в землянку штабную. Вижу там кроме командира полка еще кто-то, свет от коптилки тусклый, не узнал поначалу. Комполка и говорит: вот тебе помощник обещанный, познакомься. Я подхожу ближе и узнаю того напарника бывшего. И он меня узнал, не ожидал увидеть живым. Видно, у меня лицо до такой степени изменилось, что он в ужасе попятился к выходу и выскочил наружу, я за ним. Он бежит к леску неподалеку, и я за ним. Сзади слышу крики: «Стой, что случилось». В леску его и догнал, кровь в голову ударила, себя не помнил, горло его сдавил и задушил вот этими руками. Пока люди подбежали, он уж не дышал. Меня долго таскали, допрашивали, обвиняли в том, что я и сам шпион завербованный, а этого мне приказали убрать, чтобы он показаний не дал. И судили за самосуд.