Судьба на роду начертана - Владимир Волкович

Борис отдал приказ бойцам отходить. А сам остался прикрывать отход. Он лег за пулемет и его точные очереди косили наступающих солдат противника. Но вот танки приблизились, и Борис побежал по траншее, которая упиралась одним своим краем в лесную опушку. Он выскочил из траншеи и уже вбежал в лес, когда шальной осколок ударил его в шею. Борис упал и потерял сознание. Очнулся он, когда уже была ночь. Гимнастерка залита кровью, шею невозможно повернуть. Борис достал из сумки перевязочный пакет и попробовал им заткнуть рану, но от сильной боли вновь потерял сознание. Только через сутки бойцы его роты проникли на нейтральную территорию, где оказался Борис, и вынесли командира. Он потерял много крови и получил заражение.

Началась гангрена. Его спасло чудо: молоденькая врачиха, недавно пришедшая после мединститута, сделала блокаду появившимся уже в войсках пенициллином и этим спасла Борису жизнь.

Два месяца провел Борис в госпитале. Девушка-врач бывала у него каждую свободную минуту, и все к этому привыкли, даже начальство не реагировало. Лена, так звали девушку, знала, что у Бориса жена на Урале и что дочка родилась. Но это ее нисколько не смущало. На войне жизнь младших командиров недолгая, и надо жить и любить сегодня, завтра может и вовсе не наступить.

До выписки оставалось недели две, и Борис перешел уже в разряд ходячих больных. Почти каждый вечер после ужина он прогуливался с Леной по аллее парка, примыкавшего к больничному корпусу. Вот и сегодня они пошли прогуляться по первой пороше.

Чистый воздух вливался в пропитанные лекарствами легкие и вместе с ним вливались бодрость и энергия в молодое, сильное тело, которому нипочем ранения.

– Не спеши, – Лена взяла Бориса под руку, погладив зачем-то рукав его шинели, наброшенной поверх больничного халата. – Расскажи лучше, как тебе видится жизнь после войны.

– Жизнь будет совсем другая, – проговорил Борис и замолчал. Он и не представлял, какою должна стать жизнь после войны, из его девятнадцати лет – три с половиной пришлись на войну.

Лена хотя и была старше его на пять лет, но и она не могла себе представить ту новую, неизвестную жизнь.

– Я думаю, что люди будут любить и беречь друг друга, – произнесла она выстраданную, видимо, в мыслях фразу.

– Да, наверное.

Они уже дошли до скамейки в конце аллеи, туда, где ветви деревьев сплетали свои густые лапы, создавая таинственный шатер.

– Посидим? – Лена потянула Бориса на покрытую мелкой снежной крупой скамейку.

Борис смахнул снег полой шинели, они уселись, тесно прижавшись друг к другу.

Сколько времени прошло неизвестно, Лена зябко поежилась и положила голову Борису на плечо. Потом спросила:

– Руки замерзли, можно, я у тебя погрею? – И, не дожидаясь ответа, сунула свою руку в распахнутый ворот его шинели.

Борис чувствовал, что Лена тянется к нему, это его приятно тревожило и волновало. Он обнял девушку за плечи. Она подняла голову от его плеча, прижалась щекой к его щеке, и он ощутил на своих губах ее теплые губы.

К ночи похолодало, и Борис с Леной заторопились к больничному корпусу. Они вошли в здание с черного хода, от двери которого у Лены оказался ключ. Она жила в маленькой комнатке, в блоке для служащих госпиталя. На развилке у длинного коридора постояли, целуя друг друга и все более разгораясь. Лена расстегнула шинель Бориса, распахнула больничный халат и обхватила руками его такое манящее, сильное тело. А Борис под теплой курткой Лены нащупал ее грудь и уже не захотел выпускать ее из своей ладони. Вместо того чтобы разойтись, они направились в коморку Лены, стараясь осторожно ступать по дощатому полу. Сердце Бориса взволнованно билось, уже почти год он не встречался с женщиной. Его молодое тело, отдохнувшее за время нахождения в госпитале от тягот и тревог войны (в окопах-то было не до женщин) требовало ласки, и томление, охватившее его, затмило все доводы разума. Тихонько войдя в комнату, они бросились в объятья друг друга, словно это был последний миг, дарованный им судьбой перед тем, как навсегда расстаться. Губы их слились, руки порхали, гладя и лаская тела и стаскивая мешающую одежду. Они почти не разговаривали, да и зачем нужны были слова, каждый знал мысли и желания другого, и рвался, и трепетал от прикосновений, и хотел быть ближе, ближе…

Они рухнули на железную односпальную больничную кровать, и она отчаянно заскрипела, не выдержав урагана страстей…

Холодный зимний рассвет нехотя вполз в окно, осветив разбросанную по полу одежду и обнаженные тела мужчины и женщины, забывшихся в коротком сне.

На попутной полуторке Борис возвращался в свою дивизию. Последние две недели промелькнули с быстротой молнии. С Леной они вели себя на людях подчеркнуто официально, но встречаясь вечером, не могли оторваться и насытиться друг другом, как изголодавшиеся хищники. Из госпиталя Борис отправил Але всего два письма: он не хотел беспокоить ее тем, что тяжело ранен, да и первые недели был лежачим и не мог писать. Однако и потом, когда он уже вставал, тоже не писал, но уже по другой причине. Аля – родная и любимая, была далеко, а Лена – такая желанная и манящая рядом, только протяни руку. И он протянул ее. И что же теперь?

Борис копался в себе, пытался что-то анализировать, чем-то оправдать такую бешеную, неуправляемую страсть. Но находил только какие-то жалкие причины, которые вызывали лишь досаду на себя.

Утром Борис попрощался с Леной. Он успокоился, страсть улеглась, они насладились друг другом за эти две недели. Но почему она так тревожно-вопросительно заглядывала в глаза его, почему тормошила и спрашивала через каждые пять минут:

– Ты меня, правда, любишь?

Борис кивал головой, он и сам не мог еще разобраться в своих чувствах, но любви, такой любви, как с Алей, тут, конечно, и в помине не было. А что же тогда было?

От этих вопросов, на которые он не мог найти ответа, ужасно болела голова, до тошноты стыдно было перед самим собой, словно он совершил преступление, совершил предательство. Вот если он погибнет, если его убьют в бою, тогда это будет хоть как-то объяснимо, он смоет кровью свою вину, – так обычно говорили в войсках штрафникам. Потом Борис отгонял эти детские, но от этого не менее муторные мысли и торопил водителя, стремясь поскорее добраться в свою часть и забыть все:

– Ну, что мы словно на старой измученной кляче едем. Нельзя ли побыстрее?

– Быстрее нельзя, товарищ старший лейтенант, видите какая дорога, одни ямы да ухабы, – оправдывался шофер.

За время отсутствия Бориса наши войска уже прошли Польшу, Померанию и повернули на Берлинское направление. Борису присвоили очередное воинское звание – капитан, и он принял батальон. Быстро вошел в курс дел в подразделении, познакомился с людьми. Использовал короткое затишье для обучения людей ближнему бою в крупном населенном пункте. Впереди Берлин. В один из дней Борис узнал о гибели командира полка, бывшего своего ротного еще с Урала. Тот погиб на командном пункте после прямого попадания снаряда. Сейчас, уже сам став командиром, Борис понял, какому риску подвергал ротный его и себя, когда отпускал на ночь к Але. Опоздай он тогда к посадке в эшелон, его бы сочли дезертиром, а непосредственного командира – пособником. Законы военного времени предусматривали за это самое суровое наказание.

Главные силы 1-го Белорусского фронта сосредоточились для общего наступления. Застыли на огромном фронте десятки стрелковых дивизий, состоящих из опытных, закаленных бойцов. Армады танков, с полностью заправленными баками и боекомплектом, изготовились для броска вперед. Густо сосредоточенные артиллерийские подразделения и гвардейские минометы готовились огневым валом поддержать наступающую пехоту.

Сжатые, как пружины, десятки тысяч людей каждую минуту ожидали сигнала к атаке.

Незадолго до рассвета, в пять часов, мощный небывалый гул разорвал тишину, раскололись земля и небо. Тысячи сверкающих трасс прорезали темноту, сотни бомбардировщиков с зажженными огнями закрыли небо и звезды. Дрожала земля, сплошная лавина огня накрыла траншеи гитлеровцев. Через полчаса полторы сотни прожекторов уперлись лучами в передний край немцев, и роты пошли в атаку. Они быстро ворвались в первую траншею противника, потом, не останавливаясь, во вторую и третью…

Когда рассвело и бойцы закрепились в немецких траншеях, Бориса вызвали на командный пункт полка. Он шел через недавнее поле боя: дымилась земля, искореженная воронками, перемешанные с ней обломки искалеченной техники и танковых гусениц являли собой какой-то неземной ландшафт. Санитары уносили раненых, похоронные команды собирали убитых.

– Смотри сюда, – командир полка тыкал пальцем в точку на карте. – Это – автострада, ведущая к Берлину. Твой батальон должен ее перерезать и не допустить подхода подкреплений к осажденному гарнизону Берлина.