Судьба на роду начертана - Владимир Волкович

Волкович Владимир

Судьба на роду начертана

© Владимир Волкович, 2014

© Продюсерский центр Александра Гриценко, 2014

© Интернациональный Союз писателей, 2014

Выражаю глубокую благодарность Полине Соломиной, поведавшей удивительную историю жизни и любви своих родителей.

ВЛАДИМИР ВОЛКОВИЧ родился в последний год Великой Отечественной войны промозглой ноябрьской ночью посреди славного города Казани, на татарском кладбище «Тат мазар». В домишке, сколоченном отцом из старых фанерных ящиков, был сильный холод, который запомнился на подсознательном уровне и послужил одной из причин переезда в жаркую страну к тёплому морю. Правда, это случилось только через полвека.

Вырос на Урале, где искал самоцветы, покорял горные вершины, сплавлялся по бурным рекам, встречался с медведями. В Свердловске (Екатеринбурге) окончил Уральский политехнический институт и Уральский государственный университет. Получил две специальности – инженер-строитель и журналист. Работал всю жизнь по первой, а по второй лишь изредка писал. Участвовал в крупнейших стройках России, жил в различных городах и селениях от Забайкалья до Заполярья, от афганской границы до курской магнитной аномалии. В конце восьмидесятых увлёкся бизнесом и создал крупное предприятие, которым руководил пятнадцать лет. Наблюдал множество чудес и необыкновенных совпадений в своей жизни, к которым самолично приложил руку. Отражает в своих произведениях бурное прошлое и настоящее нашего мира, судьбы людей, встреченных на жизненном пути.

Часть первая

Лихолетье

«…мир описывается всего в двух терминах: «ЛЮБОВЬ» и «НЕ ЛЮБОВЬ».

Глава первая

Шоколад на снегу

Свирепый уральский мороз хватал за щеки, слезил глаза, норовил забраться в рукава овчинного полушубка. Аля потрогала рукавицей с отделенным указательным пальцем заиндевевшую винтовку, висевшую на плече. Она представляла, как срывает ее при появлении диверсанта, который почему-то виделся ей похожим на карикатуру знаменитых Кукрыниксов.

Уже второй час она стояла на этом посту, а впереди еще целая ночь. Они с подругой менялись каждые два часа, больше девчонки не выдерживали на морозе. Сегодня ее бригада дежурила по графику. После того, как военизированная охрана в полном составе ушла на фронт, каждая бригада их завода выделяла людей на сторожевые посты. Аля обхватила руками плечи и задумалась: «никак не привыкнуть к этому холоду».

Два с половиной года назад они с мамой бежали от немцев из родного, теплого Кишинева. И вернуться, видимо, доведется не скоро. А две недели назад получили похоронку на отца, с тех пор мама не встает.

Резко скрипнул снег под чьими-то шагами, Аля сорвала с плеч винтовку.

– Стой, кто идет!

– Свои.

– Какие еще свои?

Ответа не последовало, и Аля поставила палец на спусковой крючок.

– Стой, стрелять буду.

Она это крикнула для острастки, потому что никогда в жизни не стреляла в человека и боялась, что и сейчас не сможет. Да и человека пока не было видно. Она напряглась, ожидая, когда силуэт выступит из темноты в круг света, четко очерченный жестяным зонтиком, прикрывавшим висящую на столбе лампу. Вот человек появился, Аля слегка нажала на спусковой крючок, не решаясь надавить на него сильнее.

– Не стреляй, свой я. Не узнаешь, что ли?

Она с облегчением, что не надо никого убивать, узнала парня из кузнечно-прессового, который крутился возле нее в последние дни.

– Чего тебе надо, что ты шляешься возле поста?

– Я не шляюсь, я к тебе пришел.

Она всматривалась в совсем еще детское лицо подошедшего парня, который не сводил с нее сверкающих глаз. Он держал в руке какой-то небольшой сверток.

– Еще секунда, и я бы в тебя выстрелила.

Парень зябко поежился, но быстро нашелся:

– Это счастье – умереть от рук такой девушки.

Аля слегка улыбнулась уголками губ, ей никто еще не говорил подобного, но тут же сделала строгое лицо:

– Что это у тебя?

Ей в каждом виделся шпион и диверсант, сказывались бесконечные, вбитые в голову инструкции.

– Это тебе. – Он протянул ей сверток, Аля взяла, открыла, взмахнула рукой, и в ту же секунду в воздух взлетела стая из разноцветных фантиков. Шоколадные конфеты рассыпались на снегу. – Ты… ты, – парень хватал ртом морозный воздух, потом сделал движение, чтобы собрать конфеты. Но, видимо, мужская гордость и самолюбие не позволили ему елозить по снегу у ног девушки. Он повернулся и молча ушел в темноту.

Аля сникла, куда подевались ее смелость и решительность. Вот так всегда: сначала грубо оттолкнет человека, а потом жалеет его. Она представила, чего стоило ему достать шоколадные конфеты в промерзшем, полуголодном городе. Он преподнес их, наверное, вместо цветов, о которых нечего было и думать посредине уральской зимы, посредине жестокой войны.

На заводе Аля слыла гордячкой и недотрогой. В свои восемнадцать еще ни с кем не гуляла, ничего не позволяла парням, ни разу не целовалась. Она была очень привлекательна и сознавала свою красоту, но ей никто не нравился. Девчонки все уже имели ребят, которых с каждым военным годом становилось все меньше, проводили с ними ночи, а она бежала после работы домой, к заболевшей матери.

Ну, ладно, завтра сама к нему подойду, решила она, но так и не смогла представить, как это произойдет, и что ему скажет. Для нее это было почти невозможно.

Они встречались обычно в заводской столовке, где на обед собирались рабочие из всех цехов, здоровались и расходились по своим местам. Аля ловила изредка его взгляд на себе, пристальный и вопрошающий, но так на нее многие смотрели. Сегодня, однако, этого парня не увидела. «Обиделся, подумала, придет в другое время, или решил совсем не обедать, не хочет встречаться со мной». Но, закончив смену и выходя из проходной, как будто случайно зацепила взглядом знакомую фигуру, притулившуюся у стенки.

Аля гордо подняла голову и хотела, как всегда, пройти мимо, но непослушные ноги понесли прямехонько к нему. Он рванулся навстречу, и вот они уже стоят друг против друга, дышат глубоко, как будто бежали длинную дистанцию, и… молчат.

Первой не выдержала Аля, видимо, чувствуя себя виноватой:

– Прости, вчера так получилось…

– Это ты прости, вечно я делаю все не так, как надо.

– А как надо?

Она уже ощущала себя свободней и взяла инициативу в свои руки, девушки всегда взрослее парней – своих однолеток.

Он промолчал, и тогда она спросила:

– Как звать-то тебя?

– Борис. А тебя я знаю, как – Аля, – выпалил он, думая, что ей это будет приятно. А ей и в самом деле было приятно. Она только сейчас внимательно разглядела его: высокий, широкоплечий, с правильным овалом лица, ясными, светлыми глазами и густой шапкой черных волос. Аля нашла его даже симпатичным.

Они медленно шли по узкой тропинке в снегу, который никто не убирал, шли почти вплотную, чтобы не вступить в сугроб. От этого чувствовали какую-то близость, словно невидимые ниточки протянулись между ними.

Рассказывали всякие истории из своей жизни, перебивая и перескакивая, но нисколько не обижаясь на это. Как-то само собой им стало легко и свободно, будто они знакомы уже сто лет, и можно рассказывать все-все или почти все, не думая, какое это произведет впечатление.

Поначалу еще немножко стеснялись и были напряжены. Но увлекались и забывали, что надо как-то по-особому держаться, чтобы произвести впечатление.

Около Алиного дома долго стояли, ежась и переминаясь с ноги на ногу от холода, пока Аля, чувствуя угрызения совести – больная мать хотя и не выскажет ничего, но ведь самой стыдно, не отважилась:

– Ну, давай прощаться, – и протянула Борису руку.

Борис взял ее руку двумя своими, и вдруг она почувствовала, как в щеку ткнулся его холодный нос. Тогда, повинуясь безотчетному порыву, она обхватила его курчавую голову руками, поднялась на цыпочки и поцеловала в губы.

Глава вторая

Hoc incipit vita nova

[1]

Они встречались каждый день кроме тех дней, когда он уезжал на стрельбище. Вечерами гуляли по темным улицам, а когда замерзали, заходили в заводской клуб. Сторож пускал погреться, они сидели в углу большого темного зала, прижавшись друг к другу, и почти беспрерывно целовались. Больше идти было некуда. У Али дома больная мать, а Борис жил в общежитии, в комнате кроме него обитали еще трое ребят.

Приближался Новый год, и они мечтали встретить его вместе.

Аля приступила к обработке мамы:

– Мама, давай пригласим Борю на Новый год, – и, не давая матери опомниться и ответить, – знаешь, какой он хороший, тебе обязательно понравится.

Мать улыбнулась понимающей улыбкой, отчего вокруг глаз заплясали лучики морщин:

– Ладно уж, не расхваливай, приглашай. Лишь бы тебе нравился.