Ночь в номере 103 - Алиса Аве
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Звук снова отключился.
Мичи кинулась на Рюу, крик застрял в горле, вокруг администратора вырос непробиваемый барьер. Мичи бесновалась в полуметре от него, но ближе подойти не могла. Мозг метался в поисках объяснений. Откуда-то из затылка поступал сигнал: «Нет! Нет, невозможно. Нет, этого не объяснить. Нет, не жди объяснений, беги, беги прочь!» Повторяющиеся «нет» лишили Мичи сил, обрушились с затылка вниз по спине, круша и увлекая за собой позвонки. Потеряв опору, Мичи осела. На плечи навалилось ватное одеяло беспомощности, вскинутые кулаки расслабились, руки опали, подобно крыльям птицы, которая не научилась летать по-настоящему.
– Успокоились? – Рюу явно глумился на ней. Насмехался, хотя необычные глаза выражали крайнюю степень озабоченности. – Я принес завтрак. Заметил, что вы не притронулись к фруктам в корзине, и ужин… проспали.
Волоча ноги, Мичи подошла к столику, собрала последние остатки воли, взяла палочки и швырнула их в Рюу. Палочки попали в цель: зацепили щеку. Он даже не поморщился. Мичи метнула в него тарелку с рисом. В тишине бросок обрел звучание: свист воздуха, шлепок риса об пол, звон разбитой о дверь тарелки. Мичи схватила чашку с чаем. Чашек почему-то поставили две.
– Довольно, – рявкнул Рюу.
Кисть Мичи вывернуло, пиала выскочила из пальцев и вернулась на стол.
– Эта не для вас.
Он подошел к стене, где стоял платяной шкаф.
– Стойте, где стоите, прошу. Меня мало интересует ваше настроение. Я могу приказать, если просьба не возымеет эффекта.
Шкаф отодвинулся в сторону, в стене обнаружился дверной проем, за ним – комнатка. Освещения номера хватало, чтобы Мичи заметила маленький столик и дзабутон. Остальное, если в комнатке уместилось еще что-то, скрывала тьма. Рюу вытащил и прислонил к дверному проему биву. Вернулся за чаем. Отнес в комнатку. Вышел, подал темноте руку.
– Кумико, это Мичи. Мичи, это Кумико. Будьте знакомы.
Они взглянули друг на друга. Мичи – выпученными от шока, старуха – слегка приоткрытыми, затянутыми мглой слепоты глазами. Рюу поцеловал старухе запястье и завел ее обратно в каморку. Подал биву. Закрыл дверь. Махнул шкафу – и тот вернулся на пост. Подошел к столику и предложил Мичи чай.
– Не стоит больше кричать и ломать вещи. Кумико мучают головные боли.
– Кто она? Почему она там? Зачем вы заперли ее? – посыпалось из Мичи. – Это она играла вечером?
Мичи не могла двигаться, и говорить получалось плохо, но не от чар Рюу, а от понимания, что бедная женщина сидит взаперти. В одном с ней номере, в одной с ней комнате. Неизвестно, как давно она там сидит. Явно не один год.
– Ты маньяк, да? – задала она главный вопрос.
– Хороший был бы поворот для романа, да?
«Книга! – пронзило Мичи. – Как я могла забыть! Как я теперь допишу?»
Вывернутая рука дернулась. Мичи прикрыла глаза и представила, как пальцы опять удлиняются и впиваются в невозмутимое белое лицо «маньяка».
– У тебя есть индивидуальность, стиль. Но катастрофически не хватает опыта. – Рюу откинул волосы, упавшие на глаза, когда он наклонялся за бивой.
– Ты читал мою книгу? – Одним лицом он бы не отделался. Все-таки сердце, сердце ему вырвать! Мичи колотило от негодования.
– Первая глава – это не книга. Даже не ее зародыш. – Рюу осматривал свои ногти. – Считай, что и не читал. Не переживай, у тебя будет время что-то придумать. У всех наших работников есть свободное время. Мало, но есть. Мы придерживаемся вполне стандартного рабочего дня, вам полагаются выходные и отгулы в некоторых случаях.
– Отгулы? – Ещё Мичи обязательно бы вонзила когти в наглые белесые глаза. – Ты предлагаешь мне работать тут?
– Не предлагаю, – возразил Рюу. – В рёкане работают все, кто когда-либо умер в его стенах. Таков договор. Не будешь работать – тебя выгонит Хакусана-сан. И ты умрешь навсегда.
– Значит, – Мичи уцепилась за последнюю фразу. Раз она может «умереть навсегда», следовательно, умерла не до конца. – Я еще могу вернуться в тело? Могу снова стать живой?
– Я этого не говорил. Но твоя жизнь продолжится в ином статусе. И кстати, тебе лучше что-нибудь съесть, так процесс обращения происходит медленнее.
– Обращения?
– Бакэ-дзори просили тебя в бригаду.
– Бакэ-дзори, – повторила Мичи. Номер трещал по швам вместе с ней, стены хрустели и грозили сложиться пополам – все рушилось. Рушились привычные жизненные установки Мичи, мечты стать писателем. Бабушкиным голосом бухало в животе: «Я стану тапком».
Оцепенение заглушило и этот набат. Мичи равнодушно взирала на Рюу. Что он скажет дальше? Чем еще поразит, если ее тело лежит там, на футоне, а дух… душа… астральная проекция… что-то, запотевшее от горя и оставляющее липкий след, пытается собраться в аморфную кучку, прежде чем впитаться в тростниковое татами.
– Ты им подойдешь, – подытожил Рюу. – Они тоже не блещут умом, а в купальнях всегда полно работы. Но я разрешаю тебе выбрать самой. Запомни: найди работу по душе и спускайся в кабинет Хакусаны-сан. Она должна одобрить. Срок до первой звезды! Дальше я тебя защищать не смогу.
На столе обнаружился стакан сока. Мичи умостилась на подушке, сделала глоток. Сок не вытек в районе горла или желудка, не растекся по полу. Вкус апельсина расшевелил голод. Не алчность от близости к человеческому сердцу, которое Мичи испытала, оказавшись в теле женщины из номера ниже, а вполне привычное нытье желудка. Рисинки на полу звали их попробовать, но Мичи соблазнилась только на моти. Сок и десерт подействовали. Номер очнулся, отодвинул стены, вернул полумрак, разлинованный лучами солнца, которое вышло из-за туч с опаской, с неохотой. Словно его тоже могли отделить от светозарного тела и выбросить в мир, где обитали неясные копии прежних жизней.
«Дальше я тебя защищать не смогу… – размышляла Мичи. – Будто сейчас защищает. Он меня убил! Он держит в плену старую женщину! – Мичи передернуло. Бельма старухи из каморки, морщины Хакусаны-сан, которая должна была одобрить ее выбор работы… – Сколько в доме мерзких бабок?»
– Что они вещал про пустоту? – Мичи отставила пустой стакан и постучала ногтем по стеклу. – Ноль – пустота? А я кто? Оболочка, как пустой стакан? Или я теперь и есть пустота?
– Тебе надо осознать безысходность, госпожа Мичи. – Человечек в соломенной шляпе подкрался к ней из угла.
– Явился! – набросилась на него Мичи. – Где ты был? Куда вы спрятались? Ваш Рюу сделал мне больно. Он убил меня! Он кто? Бог? Нет, «богам нет дела до смертных», – передразнила она гиканье статуэтки. – Значит, демон, колдун?
Соломенный человек бил себя по бедрам.
– Рюу-сан дело говорит, – он волновался. – Найди себе работу – и увидишь, что не все так плохо. Мы заняты делом и не рассуждаем о том, чего не в силах объяснить.
– Мне драить бани? Или чистить унитазы? – На Мичи напала икота, и она, перемежая слова смехом и коротким иканием, добавила: – А что? С моими-то обезьяньими пальцами. Как раз работа подходящая. Бабушка одобрит. Тут сразу и почтение к старшим, и стабильность, и… вам тут платят?
Человечек отрицательно затряс головой.
– О, бескорыстие! Замечательное качество. Буду кланяться бесконечным гостям! Таскать чемоданы, парковать машины. Или на это уже есть работник? Посуду мыть. На кухне требуются помощники? К готовке меня нельзя подпускать: отравлю всех.
– Ты не понимаешь. – На подмогу соломенному человечку явился зонтик. – У тебя два пути: или работаешь, или умираешь!
Мичи расхохоталась. Смеялась она от отчаяния, удивляясь, как чувство обреченности походит на щекотку. Также подергивает изнутри.
– Ты теперь часть семьи, мы поможем тебе. – Приползли знакомые пауки. За ними явились волосатый барсук и тряпка.
– Вы меня бросили! – Мичи зашмыгала носом: теперь щекотало и там. – Оставили один на один с вашим чудовищем.
– Рюу-сан не чудовище, – запротестовали духи. Они прибывали, многоглазые, многорукие, с двумя лицами, совсем без лиц.
«Сколько же людей умерло здесь?» – ужасалась Мичи.
Появились и бакэ-дзори, от них Мичи отвернулась. В углу возникла женщина с красным лицом и рогами на лбу, она помешивала в глубокой миске что-то пастообразное. Адзуки-баба пришла с кухни поглядеть на Мичи. Они взглянули друг на друга, и адзуки-баба приложила палец с красным ногтем к носу. «Я ожидала большего», – значил этот жест.
– Я могла бы стать знаменитым писателем! – Мичи оправдывалась перед ней,
