О материалистическом подходе к явлениям языка - Борис Александрович Серебренников

В этом состоит вся его определяющая сила. Однако при изучении природы социального совершенно недопустимо смешивать те импульсы, которыми руководствовался индивид при создании новшества и социальными потребностями массы народа.

Было бы наивно думать, что индивид при создании инновации всегда выполняет определенный социальный заказ. Так могут думать только вульгарные социологи. Индивид чаще всего руководствуется своими личными, индивидуальными интересами, совершенно не заботясь о том, будет ли созданное им новшество в дальнейшем подхвачено всем народом. Когда-то русское слово кричу звучало как крикjу. Кто-то вместо крикjу произнес кричу, потому что это легче произнести. Затем все это механически распространилось. Здесь скорее первоначально выступал в роли определяющей силы индивид, а не общество. Пренебрежение ролью индивида опять-таки идет от Марра, который писал, что

«язык это категория социальных явлений, отражающих в своем оформлении строй, смысл и устройство хозяйственной общественной жизни не индивидуума, а человеческого коллектива»[60].

Если материалистически подходить к проблеме, что определяет структуры языка, то следовало бы сказать, что это определение слагается из действий многих факторов. В образовании структуры языка одновременно участвуют факторы индивидуальные, социальные и биологические. Учитывая эти соображения можно легко сделать вывод, что социальная природа языка не является такой всемогущей силой, которая определяла бы в языке абсолютно все. А между тем некоторые наши лингвисты и философы хотят представить ее именно в этой роли. Значение социальной функции языка совершенно определенно гипостазируется.

Стремление к гипостазированию социальной функции языка имеет определенные причины. Прежде всего оно подчинено определенной методологической установке, сущность которой сводится к следующему: главным стимулом изменения языка являются внешние причины; внутренние законы представляют специфическое преломление законов развития общества.

Гипостазирование часто выступает как средство противопоставления неомарристского течения структурализму. В.И. Абаев обвинял структуралистов в отказе от исторической точки зрения, явившейся величайшим завоеванием науки первой половины XIX в.[61]. Таким образом, структурализм определяется как антимарксистское течение в языкознании, а гипостазирование социальной природы языка как выражение подлинного марксизма.

Возникает вполне законный вопрос, есть ли необходимость в таком гипостазировании. Классики марксизма явно не одобряли гипостазирование как метод изучения общественных явлений. Показательным в этом отношении является письмо Энгельса Йозефу Блоху от 21 [– 23] сентября 1890 г.:

«Я определяю Ваше первое основное положение так: согласно материалистическому пониманию истории в историческом процессе определяющим моментом в конечном счете является производство и воспроизводство действительной жизни. Ни я, ни Маркс большего никогда не утверждали. Если же кто-нибудь искажает это положение в том смысле, что экономический момент является будто единственно определяющим моментом, то он превращает это утверждение в ничего не говорящую, абстрактную, бессмысленную фразу»[62].

Проблема языкового знака и значения

Среди необычайно большого количества высказываний по поводу языкового знака можно выделить три основные точки зрения.

В истории советского языкознания существовало мнение, которое отрицало какую бы то ни было знаковость слова. Знаковая теория слова вообще рассматривалась как идеалистическая. Особенно ярко эта точка зрения выражена в ранних работах Л.О. Резникова:

«В области языкознания агностицизм находит свое выражение главным образом в знаковой теории языка. Диалектико-материалистическое учение о языке, основанное на принципах марксистско-ленинской теории отражения, требует решительной критики этой разновидности агностицизма»[63].

«Знаковая теория, – пишет он далее, – в той ее форме, которую мы здесь рассматриваем (т.е. трактующая язык как систему произвольных знаков), есть в сущности своей идеалистическая теория. Она глубоко антинаучна. Она служит средством проникновения в область лингвистики вреднейших агностических взглядов. Поэтому ее необходимо раскритиковать и отвергнуть»[64].

В чем же состоит вред этой теории? Л.О. Резников далее поясняет:

«Положение, что язык есть непосредственная действительность мысли, и утверждение, что язык является только системой знаков, с точки зрения последовательного материалиста неприемлемы. Знаковая теория языка основывается либо на выключении значения из состава слова и сведения слова только к звучанию, либо на отрицании отражения предмета в значении слова. В обоих случаях получается разрыв между языком и предметной действительностью, неизбежно ведущей к агностицизму…

Прежде всего следует указать, что признание слова только знаком предмета или явления неминуемо ведет к иероглифической теории познания или еще дальше – к кантианству и феноменализму (или уже заранее предполагает их в качестве своих философских предпосылок). Так как в состав слова входит его значение, в значении слова содержится понятие, а понятие является отражением предмета, то совершенно недопустимо рассматривать слово в целом как знак предмета. Этот последний взгляд логически неизбежно приводит к утверждению того, что понятие также является отнюдь не образом, но лишь знаком внешнего предмета, т.е. приводит к чистейшему агностицизму.

Гениальное ленинское обоснование теории отражения и критика кантианства и теории иероглифов идейно вооружают нас для разоблачения подобных агностических взглядов в области лингвистики» (там же).

По мнению Резникова, слово нельзя признать и знаком понятия. Признание слова знаком понятия имеет своей предпосылкой признание слова явлением чисто фонетическим, не включающим в себя с необходимостью никакой семантики (понятийного смысла) (см. там же).

«В действительности же всякое слово всегда содержит в себе, как свой необходимый момент, внутренний смысл, значение, понятие. Без него слово – это не слово, а пустое бессмысленное звукосочетание. Игнорирование в слове его значения означает вместе с тем игнорирование общего понятия как объективного отражения действительности» (с. 30).

Исследователь приходит к выводу, что слово необходимо рассматривать как единство звучания и значения – понятия. А так как значение является отображением действительности, то ясно, что слово ни в коем случае нельзя рассматривать ни как знак предмета, ни как знак понятия. Слово в действительности является обозначенным понятием, т.е. обозначенным отражением действительности. Далее Резников пытается охарактеризовать каждую из двух сторон слова, т.е. звучание и значение. По его мнению, следует отвергнуть отождествление слова с предметом (см. с. 30).

«…Значением слова является не предмет, а его отражение в человеческом сознании. Значением слова является понятие» (с. 32).

Были и другие попытки критики знаковой теории.

Р.А. Будагов в целом отрицает данную теорию:

«…Любой национальный язык – это не только определенная система обозначений, но и результат своеобразного отражения всей деятельности людей, говорящих на данном национальном языке… Концепция знаковой природы языка необычайно обедняет природу национальных языков, а следовательно, и лингвистику, науку об этих языках»[65].

Пытаясь объяснить, почему знаковая концепция национальных языков резко обедняет возможности самих этих языков, он ссылается на высказывания Э. Бенвениста о том, что семиотика