О материалистическом подходе к явлениям языка - Борис Александрович Серебренников

class="p1">Лексика языка отражает массу явлений, предметов, а также их признаков, которые на протяжении многих тысячелетий не подвергаются сколько-нибудь существенным изменениям. Возьмем, к примеру, такие явления, как способы протекания действия. Действие может быть длящимся, закончившимся, мгновенно совершающимся, многократным, связанным с постепенным накоплением качества и т.п.

История языков явно показывает, что на протяжении веков могут меняться различные средства их выражения и то вне какой-либо зависимости от истории общества. Сущность же самих способов протекания действия остается неизменной на протяжении многих тысячелетий. Человек создает не только слова, но и различные способы связи между словами, определенные средства этой связи. Каждый язык нуждается в выражении таких связей, как принадлежность или определенное отношение одного предмета к другому предмету, местонахождение одного предмета внутри другого предмета, движение к другому предмету или движение во внутрь другого предмета или из внутренней части предмета, от поверхности предмета и т.д. Все эти отношения совершенно не зависят от состояния самого человеческого общества и его истории.

И в самом деле, как такое отношение, как местонахождение внутри другого предмета может зависеть от смен общественно-экономических формаций, от революций и вообще от различных происшествий, происходящих в обществе. Невольно вспоминается очень странное заявление Ф.П. Филина:

«Толчком к изменениям всегда являются те или иные общественные причины»[54].

Ю.Д. Дешериев в одной из своих работ пишет:

«…Язык как социальное явление не может существовать и функционировать без человеческого фактора… социализованные отношения в структуре языка, „обязанные человеческому фактору“ своим происхождением и функционированием, являются определяющими природу языка… Поскольку речевая деятельность всегда социально мотивирована, то изменения в структуре и элементах языка социально обусловлены»[55].

Дешериев, однако, забывает при этом поставить вопрос, всегда ли так называемая социальность является достаточной определяющей и разъясняющей силой. Мы, конечно, можем объяснить сильное диалектное дробление языка как результат влияния специфической общественной структуры общества, но во многих случаях социальность превращается в совершенно пустую и ничего не объясняющую фразу, которая ровным счетом ничего не объясняет.

Из истории русского языка известно, что система прошедших времен в русском языке некогда была более богатой и включала следующие времена: аорист, имперфект, перфект и плюсквамперфект. Она была социально обусловлена, поскольку была создана и принята обществом. С течением времени эта система была коренным образом перестроена. Исчезли такие прошедшие времена, как имперфект, плюсквамперфект и аорист. На базе старого перфекта было создано так называемое л-овое универсальное прошедшее время типа писал, ходил, брил и т.п. Оно было также социально обусловлено и принято обществом, но эта социальная обусловленность не в состоянии объяснить, почему на месте старой системы времен стало выступать одно прошедшее время.

Следует также иметь в виду, что звуки человеческого языка, взятые сами по себе, в отрыве от закрепленных за отдельными звуками комплексов значений, не обладают способностью к отражению. Язык, лишенный значений, представляет мертвую языковую материю, которая ни на что не указывает, ничто не обозначает, ни с чем не соотносится и ничего не говорит нам об окружающем нас мире. Поэтому всякого рода изменения звуков и их сочетаний не отражает никаких особенностей человеческого бытия. Это область звуковой техники, имеющая собственные законы. Искать здесь связи между языком и обществом в плане отражения бытия людей, различных социальных, экономических и культурных сдвигов и других общественных изменений – значит заниматься каким-то странным и совершенно бесполезным делом.

Некоторые советские лингвисты очень боятся всякого рода утверждений о наличии в языке так называемых имманентных законов. Вот что пишет по этому поводу Ф.П. Филин:

«Признание полной независимости языка от общества (уподобление его „естественному порождению“, своего рода биологическому феномену, имманентной саморазвивающейся системе и т.п.) представляет собой философский идеализм, научная несостоятельность которого доказана марксизмом-ленинизмом»[56].

«Внутренняя слабость концепций, – замечает В.З. Панфилов, – в основе которых лежит принцип имманентности, абсолютной независимости знаковой системы того или иного рода состоит в том, что этот принцип находится в явном противоречии с основным понятием семиотики – понятием знака. Сущность знака, его основная функция заключается в том, что он представляет, замещает нечто, находящееся вне этого знака и той знаковой системы, которая была бы замкнута на саму себя и компоненты которой ни с чем не соотносились бы вне ее»[57].

Основанием этой аргументации является утверждение о невозможности существования в языке имманентных законов, поскольку компоненты языка соотносятся с тем, что находится вне его. Но в действительности такой импликации нет, поскольку в языке есть сферы, совершенно индифферентные к тому, что происходит в обществе. Имманентные законы как раз и проявляются в этих сферах.

Фонетические изменения подчинены особым имманентным законам, управляющим изменениями звуков, многие изменения в морфологической структуре языков обязаны возникновению ассоциаций, подчиняющихся определенным законам человеческой психики. И вместе с тем мы на каждом шагу сталкиваемся с тем фактом, как различные слова указывают на определенные явления и предметы окружающего нас мира. Одно здесь не исключает другого. Суеверная боязнь имманентности, наблюдаемая в среде некоторых наших лингвистов, просто свидетельствует о непонимании того, что в действительности происходит в языке.

Стремление непременно связать социальность языка со способностью языка отражать все то, что происходит в обществе, явно навеяно вульгарно-социологическими идеями Марра и упорно продолжает существовать в настоящее время.

Из стремления превратить социальное в самостоятельную определяющую силу вытекает и другой существенный порок теории социальности. Совершенно не учитывается роль индивида. Дешериев даже заявляет:

«Сущность социальности в языке заключается, во-первых, в том, что ни одно предложение, ни одно словосочетание, ни одно слово, ни одна морфема не могут быть созданы одним человеком для самого себя, а могут быть созданы двумя и более членами коллектива в процессе их совместной трудовой и речевой деятельности»[58].

Такое заявление не соответствует действительности. Каждое слово и каждая форма создаются вначале каким-нибудь отдельным индивидом. Это происходит оттого, что создание определенного слова или формы требует проявления инициативы, которая в силу целого ряда психологических причин не может быть проявлена всеми членами данного общества. Марио Пей справедливо замечает:

«…мы можем предполагать, что общее принятие (common acceptance) символа осуществляется скорее через процесс возникновения индивидуальной инновации и ее постепенного распространения, а не как акт массового творчества»[59].

Отсюда следует, что социологизованная масса людей сама непосредственно никогда не создает языка. Каждое новшество в языке, в его фонетическом строе, в морфологической и синтаксической его структуре создается отдельными индивидами. Общество только в дальнейшем распространяет и делает вновь созданное общим достоянием всего народа.