Долгая дорога к свободе. Автобиография узника, ставшего президентом - Нельсон Мандела

месяцев. Я находил это одним из самых бесчеловечных ограничений тюремной системы. Общение со своей семьей – это неотъемлемое право каждого человека, оно не должно ограничиваться искусственными градациями тюремной системы. Тем не менее, тюремные правила предусматривали именно такую меру.

Круг лиц, которым можно было навещать нас, которым мы имели возможность писать и получать от них письма, был ограничен родственниками первой степени родства. Мы считали это ограничение не только возмутительным, но и расистским по самой своей сути. Понятие и ощущение родственных связей у африканцев сильно отличается от таких же понятий и ощущений у европейцев или американцев. Наши семейные структуры крупнее по своим масштабам и более всеобъемлющи. Любые африканцы, имеющие общего предка, считаются членами одной семьи.

В тюрьме хуже плохих новостей о своей семье может быть только отсутствие новостей о ней вообще. Всегда гораздо труднее справиться с воображаемыми бедствиями и трагедиями, чем с реальными, какими бы огромными они ни были. Мы всегда считали, что уж лучше письмо с дурными вестями, чем вообще никакого письма.

Но даже этим жестким ограничением тюремные власти зачастую злоупотребляли. Ожидание почты для нас всегда было просто нестерпимым. Выдача почты происходила раз в месяц, и порой за все шесть месяцев никакого письма так и не приходило. Иметь право на одно письмо в течение шести месяцев и при этом не получить его – это серьезный психологический удар. У тебя неизбежно возникали вопросы: не случилось ли что-либо с моей женой и детьми, с моей матерью и моими сестрами? Когда я не получал очередного письма, я чувствовал себя таким же безжизненным, как пустыня Карру. Часто тюремные власти намеренно задерживали выдачу мне почты. Так, надзиратели могли заявить мне: «Мандела, мы получили письмо для тебя, но не можем его тебе передать». При этом они не давали никаких объяснений, по какой причине его не передают или же от кого оно. В такие моменты требовалась вся моя самодисциплина, чтобы не взорваться. Я зачастую протестовал по этому поводу – и тогда мне, как правило, передавали задержанное письмо.

Когда письма все-таки приходили, мы их всячески берегли. Письмо было подобно летнему дождю, который мог заставить расцвести даже пустыню. Когда тюремщики вручали мне письмо, я не бросался вперед и не хватал его, как мне хотелось бы сделать, а брал его неторопливо, без спешки. Хотя мне всякий раз очень хотелось прочитать его прямо на месте, я не хотел доставлять тюремщикам удовольствие видеть мое нетерпение. Я медленно возвращался в свою камеру, как будто у меня было множество дел, которые мне предстояло переделать, прежде чем открыть письмо от своей семьи.

В течение первых месяцев я получил от Винни всего одно письмо, но и то было настолько сильно подвергнуто цензуре, что от него осталось практически одно лишь приветствие. Вначале тюремные цензоры закрашивали подозрительные пассажи чернилами, но позже, поняв, что мы можем смыть их и посмотреть, что было написано, они стали использовать бритвы, вырезая целые абзацы. Поскольку большинство писем было написано на обеих сторонах листа, текст с другой стороны также оказывался вырезан. Казалось, тюремщикам доставляло удовольствие передавать нам письма в одних лохмотьях. Доставка почты порой задерживалась из-за того, что некоторые цензоры не владели английским языком, и им могло потребоваться до месяца, чтобы прочитать и понять текст на английском. Письма, которые мы писали, также подвергались цензуре, и зачастую они были иссечены бритвой так же, как и те письма, которые мы получали.

В конце августа, после того как я пробыл на острове Роббен менее трех месяцев, тюремные власти сообщили, что на следующий день у меня будет посетитель. Они не уточнили, кто именно. Уолтера Сисулу тоже проинформировали, что его навестят. Я предполагал, искренне надеялся и верил, что нам предстоит встретиться с Винни и Альбертиной.

С того момента, как Винни узнала, что нас привезли на остров Роббен, она постоянно пыталась организовать визит к нам. Как лицо, находившееся под правительственным запретом, она должна была получить специальное разрешение от министра юстиции, поскольку формально ей запрещалось общаться со мной.

Даже после получения соответствующего разрешения посещение острова Роббен было сопряжено с массой неудобных моментов. Свидания длились максимум тридцать минут, и политическим заключенным не разрешались контактные встречи, при которых посетитель и заключенный находились в одной комнате. Информация о разрешении на визит приходила внезапно. Власти могли связаться с твоей женой и сообщить ей:

«У вас есть возможность завтра навестить вашего мужа». Это было невероятно неудобно и зачастую приводило к тому, что такой визит становился физически невозможным. Иногда власти намеренно откладывали выдачу разрешения до тех пор, пока самолет рейсом в Кейптаун не улетал. Поскольку большинство членов семей заключенных жили далеко от Кейптауна и располагали небольшими финансами, такие визиты порой были им просто не по средствам. Некоторые заключенные из бедных семей не видели своих жен в течение многих лет, если вообще видели их. Я знал заключенных, которые провели на острове Роббен десять и более лет, и их ни разу не навестили.

Комната для бесконтактных свиданий была тесной, без окон. Со стороны заключенных были в один ряд расположены пять кабинок с маленькими квадратными стеклами, которые выходили на аналогичные кабинки со стороны посетителей. Во время такого свидания надо было смотреть сквозь толстое, запачканное стекло, в котором было просверлено несколько маленьких отверстий, чтобы можно было разговаривать. Говорить, чтобы быть услышанным, нужно было очень громко. Позже в этих кабинках установили микрофоны и динамики, но это лишь незначительно улучшило ситуацию.

Нас с Уолтером Сисулу вызвали в комнату для посетителей поздним утром, и мы заняли места в ее дальнем конце. Я с беспокойством ждал – и вдруг по другую сторону стекла увидел прекрасное лицо Винни. Она всегда наряжалась во время посещения тюрьмы, стараясь надеть что-нибудь новое и элегантное. Было крайне неприятно не иметь возможности нежно прикоснуться к своей жене, ласково поговорить с ней, побыть наедине. Нам приходилось общаться на расстоянии под взглядами тех, кого мы презирали.

Я сразу понял, что Винни находится в сильном напряжении. Разговаривать ей со мной в таких обстоятельствах было весьма непросто. Даже добраться до острова Роббен было крайне трудно, к этому добавилось напряжение от суровых тюремных правил, несомненных унижений со стороны надзирателей и обезличенности нашей встречи.

Позже я узнал, что против Винни недавно были повторно введены запретительные меры правительства. В результате ее уволили с работы в Службе защиты детей. Незадолго до увольнения полиция обыскала ее рабочее место. Власти были убеждены, что она тайно поддерживала со мной связь. Винни любила свою работу социального работника.