Долгая дорога к свободе. Автобиография узника, ставшего президентом - Нельсон Мандела

То, что Брэм повернулся и вышел из комнаты, когда я спросил его о Молли, было весьма свойственно ему. Он относился к числу стоиков, к числу тех людей, которые никогда не обременяют своих друзей собственной болью и различными проблемами. Как человек, чья совесть заставила его отвергнуть историческое прошлое своего народа и стать изгоем в сообществе африканеров, он проявил крайнее мужество и самопожертвование, которые трудно было переоценить. Нас с ним отличало то, что я боролся только против несправедливости, а не против своего собственного народа.

Я сказал майору, что хотел бы написать Брэму письмо с соболезнованиями, и он ответил, что я могу это сделать. Правила, регулирующие отправку нами писем, были чрезвычайно строгими. Нам разрешали писать только своим ближайшим родственникам, одно письмо объемом не более пятисот слов один раз в полгода. Поэтому я удивился и обрадовался разрешению майора. Он, однако, не выполнил своего обещания. Я написал письмо Брэму и передал его майору, но оно так и не было отправлено адресату.

Через несколько месяцев наша жизнь стала напоминать безупречно отлаженный механизм. Тюремная жизнь – это рутина: каждый день похож на предыдущий, каждая неделя – на предыдущую, так что месяцы и годы сливаются друг с другом. Все, что нарушает эту схему, чрезвычайно расстраивает тюремную администрацию, поскольку рутина – это признак хорошо управляемой тюрьмы.

Рутина приносит заключенному успокоение, вот почему она может стать ловушкой для него. Рутину можно сравнить с приятной любовницей, перед которой трудно устоять, потому что в тюрьме она ускоряет время. На острове Роббен были запрещены любые часы, поэтому мы никогда не знали точно, сколько сейчас времени. Мы зависели от тюремного колокола, означавшего подъем, свиста и команд надзирателей. С каждой неделей, похожей на предыдущую, нам приходилось прилагать все больше усилий, чтобы вспомнить, какой сегодня день и месяц. Первое, что я сделал в тюрьме, – это обозначил на стене своей камеры календарь. Потерять чувство времени – это самый простой способ утратить контроль над ситуацией и над самим собой, здравый ум и душевное равновесие.

В тюрьме время замедляется, дни кажутся бесконечными. Клише о том, что время течет медленно, обычно связано с бездельем и бездействием. Но на острове Роббен все было по-другому. Мы почти все время были заняты различными работами, обучением чему-то, разрешением споров и конфликтов. И тем не менее время ползло как черепаха. Отчасти это объясняется тем, что на какие-либо действия, которые на воле занимают несколько часов или дней, в тюрьме уходят месяцы или годы. Запрос на новую зубную щетку может занять шесть месяцев или год. Ахмед Катрада как-то сказал, что в тюрьме минуты могут казаться годами, однако годы летят, как минуты. Звук дробления заключенными камней во дворе может казаться бесконечным, но внезапно год кончается, и ты не понимаешь, куда ушли все эти месяцы.

Задача каждого заключенного, особенно политического, состоит в том, чтобы выжить в тюрьме, выйти из нее невредимым, сохранив или даже укрепив при этом свои убеждения. Чтобы решить эту задачу, требуется понять, что именно нужно делать, чтобы выжить. Для этого необходимо знать цель твоего врага, это поможет разработать стратегию, чтобы помешать ему достичь этой цели. Тюрьма создана для того, чтобы сломать дух заключенного, подорвать его мужество. Для этого тюремные власти пытаются использовать любую слабость заключенного, подавить любую его инициативу, свести на нет все проявления его индивидуальности – и все это с целью погасить в нем ту искру, которая делает каждого из нас человеком, личностью, тем, кто мы есть.

Наше выживание зависело от понимания того, что власти пытались с нами сделать. Этим пониманием мы обменивались друг с другом. Устоять в одиночку всегда очень трудно, а порой и невозможно. Не знаю, смог бы я все это выдержать, если бы был один. Поэтому самой большой ошибкой тюремных властей стало то, что они держали нас вместе, поскольку, когда мы были вместе, наше мужество окрепло. Мы поддерживали друг друга, каждый из нас черпал силы в мужестве своих товарищей. Что бы мы ни узнавали, чему бы мы ни научились, мы всегда делились этим друг с другом, приумножая тем самым то мужество, которым обладали по отдельности. Это не значит, что все мы одинаково переносили тюремные трудности. У каждого человека своя мера стойкости, каждый по-своему реагирует на стресс. Однако более сильные поддерживали более слабых, и все мы становились в результате сильнее. В конечном счете, в тюрьме нам пришлось самим создавать свою новую жизнь. Таким образом, даже тюремные власти признавали, что порядок в тюрьме поддерживался не надзирателями, а нами самими.

Лидеру порой приходится предпринимать действия, которые не пользуются популярностью или результаты которых станут известны лишь через несколько лет. Иногда только тот, кто одержал победу, знает, что ему положена слава победителя. Это особенно верно в отношении тюрьмы, где человек должен находить утешение в том, чтобы оставаться верным своим идеалам, даже если никто другой об этом не знает.

Теперь я остался в стороне от общей борьбы за свободу, но я знал, что не откажусь от нее. Я дрался на меньшем по размеру ринге, на котором мерились силами лишь мы, политические заключенные, и наши тюремщики. Однако мы рассматривали свою борьбу в тюрьме как микрокосм общей борьбы. Мы сражались здесь, в тюремных стенах, так же, как и на воле. Расизм и репрессии везде были одинаковыми, нам просто приходилось теперь вести борьбу в других условиях.

Тюремные власти и правительство по взаимному согласию добивались того, чтобы растоптать достоинство политических заключенных. Таким образом, это означало, что я должен был выжить, поскольку любому чиновнику или учреждению, которые поставили целью растоптать мое достоинство, предстояло проиграть, потому что я готов был отстаивать его любой ценой. Я никогда всерьез не рассматривал возможность того, что так и останусь в тюрьме. Я никогда не предполагал, что пожизненное заключение, действительно, означает пребывание в тюрьме всю жизнь и что я умру, находясь за решеткой. Возможно, я отрицал такую перспективу потому, что размышлять об этом было слишком неприятно. Но я всегда знал, что когда-нибудь я снова почувствую траву под ногами и буду гулять под солнцем как свободный человек.

Я по сути своей оптимист. Не могу сказать, от самой моей природы это или от воспитания. Иногда оптимизм заключается в том, чтобы, радуясь солнцу, продолжать двигаться вперед. Было много мрачных моментов, когда моя вера в человечество подвергалась жестокому испытанию, но я не хотел и не мог предаваться отчаянию. Такой путь приводил к поражению – и смерти.

61

Каждое утро в 5:30 нас будил