Долгая дорога к свободе. Автобиография узника, ставшего президентом - Нельсон Мандела

вел речь, не даст мне той свободы, к которой я стремился. Затем полковник Аукамп бросил довольно загадочную реплику:

– Если только ты не будешь создавать там никаких проблем, то получишь все, что захочешь.

После этого он разбудил всех остальных из нас (каждый находился в одиночной камере) и приказал собирать свои вещи. Пятнадцать минут спустя мы уже передвигались по железному лабиринту тюрьмы «Претория Локал» с ее бесконечной чередой лязгающих металлических дверей, эхом отдававшихся в наших ушах.

Когда мы выбрались наружу, нас, всех семерых (Уолтера Сисулу, Рэймонда Мхлабу, Гована Мбеки, Ахмеда Катраду, Эндрю Млангени, Элиаса Мотсоаледи и меня), заковали в наручники и погрузили в полицейский фургон. Было уже далеко за полночь, но никто из нас не чувствовал усталости, и атмосферу нельзя было назвать мрачной. Мы сидели на пыльном полу, пели и скандировали, заново переживая последние моменты нашего суда. Надзиратели снабдили нас бутербродами и холодными напитками. Вместе с нами в фургоне сидел лейтенант Ван Вик, достаточно приятный парень. Во время одного из перерывов в нашем пении он решил высказать свое независимое мнение о нашем будущем: «Вы, ребята, в тюрьме долго не просидите. Слишком активно все требуют освободить вас. Через год или два вы выйдете – и станете национальными героями. Вас будут приветствовать восторженные толпы, все захотят стать вашими друзьями, все женщины будут желать вас. Да, ребята, у вас это получилось!» Мы слушали его молча, но, не буду скрывать, его реплика меня очень приободрила. Его предсказание относительно конечного результата оказалось верным, только вот задержалось оно почти на три десятилетия.

* * *

Менее чем через полчаса посреди ночи под усиленным полицейским эскортом мы оказались на небольшом военном аэродроме за городом. Нас втолкнули в «Дакоту», большой военно-транспортный самолет, знававший лучшие времена. Он не отапливался, и мы дрожали от холода в его брюхе. Некоторые из нас никогда раньше не летали, поэтому они больше беспокоились о перелете, чем о нашей конечной цели. Подпрыгивать в самолете в воздушных ямах на высоте пятнадцати тысяч футов им казалось гораздо более рискованным, чем оказаться запертыми в тюремных камерах за высокими глухими стенами.

Примерно через час после нашего взлета рассвет осветил местность под нами. Как только стало возможно что-то разглядеть в свете наступавшего утра, мы прильнули к иллюминаторам. Мы летели на юг над сухими плоскими равнинами провинции Оранжевое Свободное государство и зеленым гористым Капским полуостровом. Я тоже вытянул шею, чтобы рассмотреть в иллюминатор местность под нами, однако я изучал открывавшийся перед нами пейзаж не как турист, а как военный стратег, выискивая те районы, где могли бы укрыться партизанские отряды.

С момента создания формирований «Умконто ве сизве» между нами шел непрерывный спор о том, может ли сельская местность Южной Африки обеспечить партизанскую деятельность. Бо́льшая часть Национального высшего командования считала это невозможным. Когда мы пролетали над лесистой горой Матросберг на Капском полуострове, я крикнул своим коллегам, что это именно та местность, где мы могли бы разместить свои партизанские отряды. Все заволновались и вытянули шеи, чтобы получше рассмотреть окрестности под нами. Действительно, этот густо поросший лесом район вполне мог укрыть зарождающиеся партизанские силы.

Через несколько минут мы подлетели к окраинам Кейптауна. Вскоре мы увидели крошечные, похожие на спичечные коробки дома в городском районе Кейп-Флэтс, сверкающие небоскребы центра города и плоскую вершину Столовой горы. Затем в Столовой бухте, в темно-синих водах Атлантики, мы смогли разглядеть туманные очертания острова Роббен.

Мы приземлились на взлетно-посадочной полосе на одной из оконечностей острова. Выдался хмурый, пасмурный день. Когда мы вышли из самолета, холодный зимний ветер[67] насквозь пронизывал нашу тонкую тюремную робу. Нас встретили охранники с автоматами. Атмосфера была напряженной, но все же относительно спокойной, в отличие от того бурного приема, который я получил по прибытии на остров два года назад.

Нас отвели к старой тюрьме, изолированному каменному зданию, где перед тем, как зайти внутрь, нам пришлось раздеться. Одним из ритуальных унижений тюремной жизни является то, что, когда тебя переводят из одной тюрьмы в другую, первое, что ты делаешь, – это меняешь робу прежней тюрьмы на робу новой. После того как мы разделись, каждому из нас бросили униформу заключенного тюрьмы острова Роббен цвета «хаки».

Правила апартеида распространялись даже на одежду заключенных. Все мы, кроме Ахмеда Катрады, получили тюремные шорты, тонкий свитер и холщовую куртку. Ахмеду Катраде, единственному индийцу среди нас, выдали длинные брюки. Чернокожие африканцы, как правило, получали в тюрьме сандалии, сделанные из автомобильных шин, но здесь нам дали обычные башмаки. Ахмед Катрада, в отличие от нас, получил еще и носки. Шорты для африканцев должны были напоминать им, что они «бо́и». Я был вынужден надеть шорты, но в тот день я поклялся, что не стану долго терпеть их.

Надзиратели указывали своими пистолетами, в каком направлении нам следовало двигаться, и выкрикивали свои приказы простыми односложными командами: «Пошел!.. Молчать!.. Стой!..» Они уже не угрожали нам в той развязной манере, в какой они делали это во время моего предыдущего пребывания на острове, и не выказывали никаких эмоций.

Старая тюрьма стала для нас лишь временным пристанищем. Власти завершали создание предназначенного для политических заключенных полностью изолированного тюремного комплекса с максимальными мерами безопасности. Предполагалось, что, находясь там, мы не сможем выходить за пределы этого комплекса или вступать в какие-либо контакты с другими заключенными.

На четвертое утро на нас надели наручники и отвезли в крытом грузовике в тюрьму внутри тюрьмы. Это новое сооружение представляло собой одноэтажную прямоугольную каменную крепость с голым цементным двором посередине размером примерно сто футов на тридцать футов[68]. Три стороны этого сооружения занимали тюремные камеры, четвертая сторона представляла собой стену высотой в двадцать футов[69] с помостом, по которому прохаживались охранники с немецкими овчарками.

Тюремные камеры в соответствии с тремя сторонами этого комплекса были обозначены как секции А, В и С. Нас поместили в секцию В, располагавшуюся на восточной стороне тюремного комплекса. Каждого из нас посадили в одну из одиночных камер, которые размещались по обе стороны длинного коридора секции В. Таким образом, половина камер выходила во внутренний двор. Всего насчитывалось около тридцати камер. Общее число заключенных, содержавшихся в одиночных камерах, обычно составляло около двадцати четырех человек. В каждой камере было одно окно площадью около квадратного фута, забранное железной решеткой, и двойная дверь: внутри – железная решетчатая дверь, снаружи – толстая деревянная. Днем запиралась только внутренняя дверь, на ночь запирали и деревянную.

Камеры построили в спешке, поэтому стены были все время влажными. Когда я поднял этот вопрос в разговоре с одним