Долгая дорога к свободе. Автобиография узника, ставшего президентом - Нельсон Мандела

тем, кто проходил в тюрьме какие-либо образовательные курсы, разрешили читать до десяти или одиннадцати вечера.

В нашей секции была достаточно хорошая акустика, и мы старались немного поболтать друг с другом перед сном. Однако зачастую надзиратель слышал наш шепот. В этих случаях он кричал: «Stilte in die gang!» («Всем – тишина!») Пройдясь несколько раз по коридору, ночной надзиратель убеждался в том, что мы не читаем и не пишем. Через несколько месяцев мы догадались насыпать на пол коридора горсть песка, чтобы более отчетливо слышать шаги надзирателя и иметь время замолчать или спрятать что-либо из числа запрещенного. Когда наступала полная тишина, ночной надзиратель усаживался в маленьком кабинете в конце коридора и засыпал там до утра.

62

Однажды утром, через несколько дней после моей встречи с Брэмом Фишером и Джоэлем Иоффе, нас отвели в помещение канцелярии тюрьмы. Канцелярия находилась всего в четверти мили от основного здания тюрьмы и представляла собой простое каменное сооружение, похожее на нашу собственную секцию. Когда мы оказались там, нас выстроили в очередь, чтобы снять у нас отпечатки пальцев (это было обычным делом для тюремной администрации). Но пока я ждал, заметил надзирателя с фотоаппаратом. После того как у нас сняли отпечатки пальцев, главный надзиратель приказал нам выстроиться в очередь для фотографирования. Я жестом велел своим коллегам остановиться и обратился к этому надзирателю: «Я хотел бы, чтобы вы предъявили документ от министра полиции и тюрем, разрешающий делать наши фотографии». Фотографирование заключенных требовало такого разрешения.

Всегда полезно знать тюремные правила, потому что сами надзиратели часто не знали о них и могли считать, что им все и так уже известно. В данном случае надзиратель был ошеломлен моей просьбой и не смог с ходу дать никаких объяснений или представить что-либо в письменном виде от министра полиции и тюрем. Он пригрозил наказать нас, если мы не согласимся сфотографироваться, но я сказал, что если не будет такого разрешения, то не будет и фотографий – и на этом мы расстались.

Как правило, мы возражали против того, чтобы нас фотографировали в тюрьме, на том основании, что унизительно выглядеть заключенным. Но была одна фотография, на которую я согласился, – единственная, на которую я когда-либо соглашался, находясь на острове Роббен.

Однажды утром, несколько недель спустя после этого случая, главный надзиратель вместо того, чтобы вручить нам молотки и направить на работы во дворе, дал каждому из нас иголки, нитки и стопку поношенных тюремных роб, чтобы починить их. Мы обнаружили, что большинство этой одежды было изношено до крайности и не подлежало штопке. Это заинтриговало нас, и мы задались вопросом, что вызвало такую необходимость. Немного позже тем же утром, около одиннадцати часов, распахнулись главные ворота и появился представитель тюремной администрации с двумя мужчинами в костюмах. Нам объявили, что эти посетители являлись репортером и фотографом лондонской газеты «Дейли телеграф». Нам сообщили об этом так, словно посещение тюрьмы на острове Роббен представителями международной прессы было для нас обычным делом.

Хотя эти посетители были первыми официальными представителями международной общественности, которых мы увидели на острове Роббен, мы отнеслись к ним достаточно скептически. Во-первых, они встречались с нами под жестким контролем властей, а во-вторых, мы знали, что «Дейли телеграф» – это консервативная газета, которая вряд ли будет сочувствовать нашему делу. Нам было хорошо известно, что во всем мире существует большая озабоченность ситуацией вокруг нас и что в интересах правительства было показать, что с нами обращались нормально, в рамках международных норм.

Двое журналистов медленно обошли двор, наблюдая за нами. Мы опустили головы, сосредоточившись на своей работе. После того, как они сделали один круг, один из охранников схватил меня за плечо и сказал: «Мандела, подойди, сейчас с тобой будут разговаривать». В те дни я часто говорил от имени своих товарищей по заключению, хотя в правилах тюремной службы четко указано, что каждому заключенному разрешается говорить только за себя. Это было сделано для того, чтобы всячески игнорировать организации, ведущие освободительную борьбу, и нейтрализовать наш коллективизм. Мы противились этому правилу как могли, однако мало преуспели в достижении своей цели. Нам даже не разрешалось использовать слово «мы», когда подавали жалобы. Тем не менее тюремные власти остановили свой выбор на мне для тех случаев, когда им требовался заключенный, который выступал бы от имени других.

Я около двадцати минут беседовал с репортером, которого звали Ньюман, откровенно рассказав как о тюрьме на острове Роббен, так и о судебном процессе в Ривонии. Репортер оказался приятным парнем. В конце нашего разговора он изъявил желание, чтобы фотограф сделал мой снимок. Я решил отойти от своих правил и согласился, потому что знал, что фотография будет опубликована только за границей и может помочь нашему делу, если в статье будет ощущаться хоть какое-то сочувствие к нам. Я лишь поставил условием, чтобы ко мне присоединился Уолтер Сисулу. На снимке было запечатлено, как мы с ним вдвоем разговариваем в тюремном дворе на какую-то тему, которой я уже не помню. Я никогда не видел этой статьи и ничего о ней не слышал. Едва журналисты скрылись из виду, как надзиратели забрали у нас починенные нами тюремные робы и вернули нам наши молотки.

Журналисты из «Дейли телеграф» были не единственными посетителями на острове Роббен в первые месяцы моего тюремного заключения. Учитывая, что широкие слои общественности еще хорошо помнили судебный процесс в Ривонии, правительство стремилось продемонстрировать международному сообществу, что с нами обращаются должным образом. В прессе публиковались истории о нечеловеческих условиях на острове Роббен, о том, что нас здесь избивали и пытали. Власти, конечно же, были весьма недовольны такими обвинениями и, чтобы опровергнуть их, старались привлечь независимых наблюдателей со стороны.

В этих целях нас, в частности, посетил один британский адвокат, который выступал в поддержку независимости Намибии в Международном суде ООН. После этого тюремные власти сообщили, что нас намерен навестить некий мистер Хиннинг, представитель Коллегии адвокатов США. Американцы в то время редко приезжали в Южную Африку, и мне было любопытно встретиться с персоной из американского юридического сообщества.

В день визита мистера Хиннинга нас провели в тюремный двор. Американец прибыл в сопровождении генерала Стейна, специального уполномоченного по исправительным учреждениям, который редко появлялся на острове Роббен. Генерал Стейн был весьма необычным явлением в тюремных кругах. Он отличался изысканными и утонченными манерами, его костюмы всегда были хорошего качества и модного покроя. Он был вежлив в обращении с нами, называл нас джентльменами и даже снимал перед нами головной убор, чего никто другой из тюремщиков никогда не делал. И все