Романески - Ален Роб-Грийе

— Это зависит от вкусов, — отвечает отец, немного помолчав и повторив формулировку, к которой он питает особое пристрастие, как по-немецки, так и по-французски. Он, по крайней мере, — слава тебе, Господи! — отказался от своего невозможного, невыносимого полусмеха-полувоя шакала, свихнувшегося от полнолуния; и добавляет бесстрастным, безразличным тоном: — Впрочем, Марианик столь же умна, сколь и чувствительна. А потому она всегда, в любую минуту, одетая или раздетая, обутая или босая, будет такой, какой вы пожелаете ее видеть.

Этот намек знатока и любителя кино на титул „графини“, столь вожделенный для его дитяти и столь, так сказать, прискорбно недостижимый по злой воле графа, постепенно искажает розовую физиономию старого профессора все более явной гримасой печали и горестного сожаления, но граф предпочитает прервать сей процесс вовремя (рискуя обойти молчанием смущающую его трехцветную бальную туфельку, что вновь появляется здесь как тревожный символ вины) и спрашивает:

— Ее уже наказывали розгами или хлыстом?

— Разумеется! Порка — составная часть нашего немецкого воспитания во всех хороших семьях.

— Жаль, — задумчиво и протяжно бормочет себе под нос де Коринт. — И сурово ее наказывали?

— Я рассчитываю, полковник, что вы не испортите столь драгоценный предмет.

— Но ведь вы мне его вроде бы продаете!

— Отцовская любовь, — начинает было жалобно канючить старик с коротким, чуть пронзительно-визгливым смешком, к счастью, тотчас переходящим в нормальную размеренную речь: — Но простите меня за то, что я хочу обратить ваше внимание на один нюанс. Если я правильно понял ваши намерения, то есть вашу точку зрения на дальнейшее положение дел, то между нами может идти речь не о настоящем договоре купли-продажи, а скорее о договоре временного найма. Тогда как под прикрытием законного брака вы могли бы обращаться с ней гораздо более сурово и жестоко, вне всякого сомнения.

Де Коринт меряет комнату вдоль и поперек большими, как обычно, шагами, так как привычка шагать широко сохранилась у него вопреки тому, что нога у него не сгибается из-за старой раны; он мечется из угла в угол, на ходу взвешивая свои шансы избежать западни. Граф вполне уверен в том, что брак, заключенный по всем правилам и с надлежащим оформлением бумаг, был бы наилучшим способом заранее оградить себя от любой попытки шантажа, если даже потом он пожелает более или менее аккуратно и достойно избавиться от временной маленькой супруги, которая может очень скоро стать весьма обременительной и даже опасной, как только он ею пресытится и она поймет, что надоела ему. Разумеется, в способах отделаться от подобной обузы недостатка не будет, в этой-то стране, еще содрогающейся от кровавого пограничного конфликта, в ходе которого в конце Второй мировой войны подвергся разрушению и разграблению весь прибрежный регион, в стране, где продолжаются всплески терроризма и где внезапные исчезновения людей — непременная составная часть повседневной действительности, хотя газеты и избегают писать об этом или даже делать намеки на подобные случаи, то ли из-за боязни преследований со стороны властей или террористов, то ли просто из-за того, что такие сообщения уже набили оскомину и навевают на читателя скуку, кроме, пожалуй, тех случаев, в которых имеет место показная, вызывающая жестокость и в которых якобы замешана полиция, вроде таинственной истории, опубликованной вчера в „Глоб“ на страничке, где обычно рассказывают о садистски-жестоких преступлениях и о жертвоприношениях, совершаемых на религиозной почве.

— И часто вы ее вот так сдаете внаем богатым заезжим иностранцам? — спрашивает он, чтобы заставить продавца испугаться, как бы клиент не отказался от покупки. В конце-то концов, сколь бы ни была одарена эта малышка от природы, она всего-навсего начинающая шлюшка, так сказать, свеженький бутончик, которому еще предстоит раскрыться, но таких, как она, — десятки в барах на авениде Атлантика и в окрестностях пляжа.

— Помилуйте, полковник! — протестует продавец, однако же не раздражаясь и не выказывая досады. — Не будьте несправедливы к этой простодушной и искренней девушке-подростку, которая сама меня попросила зайти за ней на пляж после утреннего купания, чтобы я мог представить ее мужчине, который привел ее в восторг своей представительностью, величественной осанкой и военной выправкой. Видите ли, ей нравятся мужчины в возрасте, те, кого можно называть „папочкой“.

Де Коринту ничего не остается, как рассыпаться в комплиментах, но он по достоинству оценивает весь юмор двусмысленности подобного „представления“. В то же время все вышесказанное служит дополнительным подтверждением предположению, уже зародившемуся у него ранее и не раз мелькавшему у него в мыслях, предположению о том, что именно на него были рассчитаны сладострастные изгибы тела, томные гримаски и утрированная веселость рыжей наяды. Невинный розовый мяч был всего лишь предлогом и прикрытием, своеобразным алиби в тонкой игре, а подружки, игравшие с Мари-Анж в мяч, были в этом спектакле статистками.

— Она вас об этом попросила? — изумился граф. — Значит, эта куколка из плоти и крови не немая?

На самом деле де Коринту даже понравилось, что предмет его вожделения не принимал никакого участия в их споре относительно сексуальных достоинств или недостатков, достаточно унизительном для самого предмета. Девушка хранила молчание, словно она была пленницей, выставленной на торги в общественном месте, так, как будто сам процесс купли-продажи и торга уже являлся составной частью наслаждения, быть может, даже и разделяемого ею. Однако граф немного сожалел о том, что не слышит сейчас ее голоса, того самого, что он слышал на пляже, переливчатого голоса девушки-хохотушки, еще порой по-детски наивного, простодушного, а затем вдруг неожиданно становящегося низким и теплым, грудным, воркующим, глубоким, вызывающим ответный отклик где-то внизу живота, как горячий шепот любовницы.

— Эта девушка хорошо воспитана, она говорит со взрослыми только когда ее о чем-нибудь спрашивают, — говорит отец. — Но она знает немецкий, французский и, разумеется, португальский, то есть его бразильский вариант. Она сможет даже, при необходимости, быть вам полезной в качестве секретарши. И она одинаково хорошо исполняет как народные немецкие песенки с берегов Рейна, так и португальские фадо…

Короче говоря, она — идеальная, прямо-таки безупречная со всех точек зрения шпионка.

Перед окнами отеля, под араукарией, чья тень все еще вытягивается и вытягивается в длину, по-прежнему стоят двое мужчин, одетых в белое. Как только граф Анри показывается в окне, они опускают головы вниз и принимаются смотреть себе под ноги. Де Коринт ощущает легкий укол какой-то не поддающейся объяснению тревоги, когда видит, что на посту их опять двое, кстати, столь похожих друг на друга телосложением и темными, лишенными индивидуальности лицами, осторожными и размеренными