Романески - Ален Роб-Грийе

слишком суровые по отношению к нам), тот самый амфитеатр, что находился за укреплениями столь невозможного, столь невообразимого в этот час Золотого Треугольника, невообразимого в столь поздний час, которому предстоит стать моим последним часом в этой старой крепости, со всех сторон обложенной, осажденной неведомыми врагами.

Между тем здесь тоже поднимаются высокие донные волны, они с грохотом разбиваются о берег, а в те минуты, когда прилив достигает наивысшей точки, они с неистовой силой обрушиваются на стены моего последнего убежища. Но солнце скрылось, жара спала, удовольствие ушло, исчезло, испарилось все, вплоть до того, что смолкло опасное пение сирен, словно бы тройной разрыв (океана, экватора и позорного приговора) отделили тот потерянный рай от моей сегодняшней могилы, представляющей собой полуподземный каземат, так как именно на этом берегу я теперь живу и буду жить, без сомнения, уже до самого конца, по другую сторону Атлантики, на берегу, слишком глубоко вклинившемся в приполярный склон Северного полушария, среди вечно затянутых пеленой дождей и туманов отвесных скал, где царят бесполезные тяжкие труды, горе, страдания, суровое одиночество, тревожная тишина и странное безмолвие всех бурно волнующихся стихий и природных сил, сотрясаемых великим множеством джиннов.

Кроме приобретенной по случаю кровати, напоминающей о войне, этого массивного письменного стола и еще шкафа, в комнате — единственной пригодной для жилья в помещении бывшей береговой батареи, в стародавние времена буквально прорубленной в скале и зажатой среди скал, — между этих четырех выбеленных известкой стен, выложенного гранитными плитками пола и высокого сводчатого потолка нет больше ничего, кроме тяжелого овального зеркала, чьи мрачные, цвета морской волны глубины окружены черной полосой (как бледное, слишком сильно увеличенное фото пропавшего без вести моряка) выгнутой и выпуклой рамы, поражающей своей толщиной, ибо она равна толщине планширов старинных кораблей; рама эта простая и строгая, она лишена каких бы то ни было украшений и сделана из дерева ценной породы, произрастающего за морем, в колониях, причем от долгого пребывания в соленой морской воде древесина стала еще темнее, чем древесина эбенового дерева.

При помощи одного сборщика водорослей, поддавшегося на уговоры и погрузившего зеркало на свою уже наполненную водорослями тележку (несмотря на непонятную нервозность лошади), таможенник из Порсмогера, совершавший ежедневный обход подведомственной территории, доставил домой сей на удивление тяжелый предмет, выброшенный морем на песчаный берег в месте, пользующемся довольно дурной славой, хотя известий о том, что какое-то судно где-то поблизости потерпело кораблекрушение, не было уже на протяжении многих месяцев. На следующий день, после бог весть каких ужасных ночных видений — скорее всего результата неумеренного потребления крепчайшей водки, бравый капрал (должно быть, к тому же вдоволь и даже слишком наслушавшийся накануне вечером сказок и легенд) избавился от „зеркала-призрака“ за чисто символическую сумму, ибо никто, разумеется, не желал приобрести подобное сокровище, а он сам тоже не хотел оставлять у себя эту находку хотя бы еще на день.

У противоположной стены стоит большой массивный одностворчатый шкаф, у которого на одной-единственной дверце вместо столь часто встречающегося у подобных шкафов граненого зеркала взору предстает довольно крупное панно с симметричным узором-обрамлением, полученное в результате соединения двух открывающихся половинок одной и той же доски с узловатой, неровной, слоистой древесиной, распиленной как раз посередине. Подобная конструкция весьма характерна и привычна для краснодеревщиков, но только при художественной работе с таким материалом, как фанера, а не с цельной древесиной, жесткой и толстой, как здесь. Однако особое своеобразие этого предмета меблировки состоит еще и в том, что деревенский мастер применил еще более редкий способ декорирования мебели: он заполнил естественные углубления на обоих половинках доски, образовавшиеся в переплетении древесных волокон в местах расположения сучков, двумя пластинками из отполированного перламутра, миндалевидной формы, вырезанными из раковин морских моллюсков, именуемых морскими ушками. Вдохновленный тем, что сумел угадать в переплетении прожилок еле-еле вырисовывающиеся контуры некой фигуры, столяр-художник, видимо, чтобы сделать ее более явственной, пожелал снабдить ее парой глаз, а потому и одарил воистину пылающим, искрометным взором некое подобие рогатого шестирукого демона с широко, бесстыдно разведенными в стороны ногами и демонстрирующего женскую вульву. У задней стены нет ничего, кроме закопченного, покрытого слоем сажи очага-камина с плохо работающей из-за слабой тяги вытяжной трубой и двери с обрамлением из шероховатого необработанного гранита, выходящей в длинный центральный коридор, из которого можно попасть в другие комнаты, в большей или меньшей степени предоставленные в распоряжение ураганов и галок; половина из этих комнат обращена узкими бойницами в сторону отвесных скал, а другая половина — в сторону внутренней территории, но увидеть из комнат ничего нельзя, так как вид закрывает высокая стена глубокого рва, прорытого в черноватой сланцевой породе, за мелкие уступы которой цепляются кустики и побеги кермека и валерианы, и только если запрокинуть голову и посмотреть вверх, можно далеко в вышине, на расстоянии многих метров, разглядеть на фоне серого неба неровный край ландов.

Четвертая стена комнаты, где нахожусь я, обращена к океану и смотрит на него тремя бойницами весьма внушительных размеров и сильно расширяющихся внутрь, в которых должны были бы располагаться стволы пушек, но пушек давно нет, и бойницы сейчас закрыты толстыми стеклами, на которых соль от морских брызг, высыхая и кристаллизуясь, образует безобразные, неправильной формы звездочки, своим уродством напоминающие те, что появляются на коже прокаженных. Свет, проникающий в комнату через эти отверстия, явно недостаточен — кроме тех воображаемых случаев, когда в них могут попадать лучи заходящего солнца, — для того, чтобы перечитывать рукопись, разбирая слишком мелкие буквы, начертанные изящным почерком, слишком тесно написанные слова, налезающие порой одно на другое, потому что набросаны были торопливой рукой, а посему две керосиновые лампы горят весь день по краям стола, отбрасывая на разбросанные по столу, исчерканные поправками листочки красноватые пляшущие отсветы или зажигая внезапно огонь в глазах демона, в этих глазах с зеленой, отливающей перламутром радужной оболочкой, в которых тонет мечта-сон графа Анри.

— А не страдает ли она недостатком скромности или, вернее, не страдает ли она излишним бесстыдством? — говорит он потом, чтобы скрыть свое смущение, осознавая и всей кожей ощущая, что чьи-то козни вот-вот увенчаются успехом, что кем-то задуманная хитрая операция по вовлечению его, графа Анри, в ловушку, сейчас как раз и осуществляется и что западня вот-вот захлопнется, так как эта нежная жертва, вроде бы такая податливая и на все согласная, явно слишком уж безупречна, совершенна и прекрасна, чтобы не скрывать за своим ангельским обликом капкан или западню. Однако он уже знает, что его прежняя осторожность