Инстинкт Убийцы. Книга 2 - Элеонора Бостан

позволил только после того, как сообщил, что планы меняться не будут, все будет так, как и намечено. Понял ли его этот кретин? Вообще-то его это мало волновало, если бы он переживал по любому ничтожному поводу, он бы никогда не занимался тем, чем занимался, такие дела точно не для слабонервных и дерганых людишек, какими были все они, эти европейцы. Он давно жил среди них и успел неплохо их изучить, как говорится, знай врага в лицо, и он знал, выучил все их повадки, их пристрастия и их многочисленные слабые стороны.

Аллах всемогущий, да это были не люди, а сплошное скопище слабостей и пороков. Взять хотя бы их мужчин, они же почти стали женщинами! Где их сила? Где гордость? Где достоинство? Ноют и ноют, жалуются на что-то, жеманничают, делают женские дела. Из воинов, какими их создала природа, западный мир превратил их в бесхребетных полубаб, некое бесполое существо, и это еще называют сильным полом.

А женщины… тут даже он, при всей его прямо-таки европейской сдержанности, не мог сохранять спокойствие. Конечно, все это было закономерно, Аллах создал мужчину сильным, чтобы держать женщину в узде, а видит Он, женщины в этом нуждаются. Без твердой руки они сразу забывают, в чем их предназначение, и начинают брать на себя слишком много. А это недопустимо. Это неизбежно приведет к краху, потому что, если лошади доверить править, а человеку – тянуть, такая повозка далеко не уедет. Но мужчины западного мира были слабы. Они давно проиграли битву за лидерство, вот и получали то, что заслуживали – мыли посуду, сидели с детьми, и самое отвратительное – во всем спрашивали совета и разрешения у женщин.

Абу Хасан, рожденный и выросший в исламской культуре, понять этого не мог. Он не считал себя женоненавистником – еще одно западное словечко, придуманное женщинами в борьбе за власть – просто столетиями природа доказала, что каждому свое место, женщина создана только для того, чтобы продолжить род мужчины, чтобы заботиться о мужчине и его детях, но никак не для того, чтобы командовать и выпендриваться. Сама физиология женщины привязала ее к дому, тогда как мужчине дала свободу, и если это не наглядная воля Аллаха, тогда что еще?

Но женщины этого мира настолько погрязли в грехе, что решились даже на самое страшное – убивать детей в утробе. Убивать продолжение мужчины, его род! Они вырывали из себя начало, заложенное самим Аллахом, они плюнули в глаза самому Создателю, пойдя против его воли, и поставили себя на одну ступень с мужчинами! И как же Абу злился на них! Но еще больше он злился на мужчин, позволяющих такое, если собака ссыт хозяину в тапки, проблема не в собаке, а в хозяине. Еще ребенком он усвоил одну простую истину: если позволишь человеку или животному обнаглеть, он или оно обнаглеет, и тогда поставит его на место будет гораздо труднее, чем просто не дать этому случиться. Он до сих пор помнил, как его мать медленно, как в кино, полетела через большой зал их большого богатого дома, он навсегда запомнил, как солнце просвечивало ее одежды из дорогой голубой ткани, пока она пребывал в воздухе, и хотя он любил мать – или ему так казалось – он понимал, что отец поступил правильно, она забыла свое место, забыла, с кем разговаривает, забыла, что она – женщина. Он навсегда запомнил эту сцену и свои смешанные чувства – страх, ненависть и любовь, смешавшиеся в какой-то ядреный коктейль, и чувство справедливости. Чувство, что так и должно быть.

Но очень скоро ему пришлось понять, что так должно быть, но не везде так. В 16 лет отец отправил его в Европу, в один из лучших университетов, и это стало для Абу (тогда его еще звали совсем по-другому, именем, которое дал ему отец) настоящим испытанием. И хотя отец предупредил его, что на западе все совсем не так, как дома, он очень долго не мог принять новый образ жизни и новое окружение, твердо решив вернуться в Афганистан после первого семестра.

Но не вернулся, отец не позволил, а уже к концу первого года обучения он наконец понял, что при всей порочности и уродстве, западный мир таит в себе множество прелестей и соблазнов, совершенно недоступных дома. Он научился сдержанности у этих европейцев, научился улыбаться и делать комплименты этим падшим женщинам, научился пить спиртное в компании этих безвольных мужчин, научился осторожности, потому что в этом мире мужчины были гораздо уязвимее нежели дома. Да, он многое принял, но так и не смог понять, и его раздражение, не имеющее выхода, копилось глубоко внутри, постепенно перерастая в ненависть.

В душе он ничуть не изменил своих взглядов и убеждений, только укрепился во мнении, что женщина – нечто вроде живого инкубатора и прислуги, этакое 2в1, но никак не лидер и не личность, как любили тут все говорить. Когда он только уезжал из дома, отец сказала ему: «Не радуйся, когда сотрешь пыль чужих дорог со своих сапог, ее еще надо вытрясти из души, а это гораздо сложнее». Он понял, о чем говорил отец, но эта пыль чужой культуры так и не дошла до его сердца, оно оставалось таким же девственно чистым, как и в день его отъезда из Афганистана, и хотя по прошествии стольких лет выглядел он как настоящий европеец, в душе он по-прежнему был истинным мусульманином, презирающим эту бесстыдную распущенную цивилизацию.

Но одной ненависти мало, тихо ненавидеть – удел слабаков, он же всегда считал себя сильным человеком, должен был быть сильным, ведь он мужчина, а Аллах создал мужчину для войны. Войны необходимы, смерть нужна этому миру так же, как и жизнь, смерть – некое очищение этого грязного мира, лекарство. Он никогда не считал смерть или жестокость злом, нет в мире никакого добра или зла, есть необходимые вещи, ибо все, что создал Аллах, нужно этому миру. Даже эти падшие западные женщины и слабые мужчины, не будь их, такие, как Абу, например, никогда бы не стали воинами. А война нужна мужчине больше, чем женщины или сытая жизнь, ведь в войнах добывают власть, уважение, богатство, в войне мальчики доказывают право зваться мужчинами. В конце концов, он наглядно видел, к чему приводит жизнь без войн – к вырождению мужчин. А для него такая перспектива была невыносима, лучше смерть, чем жизнь под каблуком у женщины.

Он насмотрелся на эту грязь и еще в студенческие годы понял, что надо что-то менять, надо