Влас Дорошевич. Судьба фельетониста - Семен Букчин

К газете тянулись, хотели в ней работать многие. С предложением о сотрудничестве к Дорошевичу пришел знаменитейший фельетонист, многолетний редактор журнала «Стрекоза» и автор острых художественно-публицистических циклов в «Русских ведомостях» И. Ф. Василевский (Буква). В письме к Благову шеф «Русского слова» называет старшего товарища по цеху «настоящим, истинным „королем русского фельетона“, человеком с большим и истинным именем» и выражает «радость работать вместе с таким публицистом, как он». Для него это «фельетонист хорошего тона». С его приходом «мы становимся самой сильной по фельетону газетой». Вместе с тем важно правильно определить «место» Василевского-Буквы в газете, и Дорошевич видит его ведущим провинциальный фельетон: «У нас из провинции много фактов. Нет обобщений, освещения, живого слова». Провинциальная тема не задавалась в газете с самого начала, когда ее вел Н. И. Розенштейн, писавший под псевдонимом Пикквик. Не без раздражения Дорошевич писал Благову: «Г-н Пикквик может прекратить свои ежедневные провинциальные статейки — вследствие крайней их глупости. Пусть дает еженедельный фельетон из провинциальной жизни по понедельникам. Этим тоже освободится место от балласта. Лучше ставить оригинальные корреспонденции». Вообще Благову следует быть решительнее. Неудачные статьи Потресова (Сергея Яблоновского) можно не печатать «не спросясь. Это право редакции». А вот на предложение И. Ф. Василевского Дорошевич ждет от редактора немедленного ответа, ибо это не тот человек, которого можно заставлять ждать. Приход Буквы в «Русское слово» видится «хорошим шагом для нового приобретения симпатий интеллигентских провинциальных кругов и провинции вообще». Не менее важно и то обстоятельство, что «появлением Буквы у нас, как когда-то появлением Боборыкина, Немировича, сглаживается разница между „Русскими ведомостями“ и „Русским словом“, т. е. „Русское слово“ может определенно числиться по либеральному лагерю, хотя и выгодно отличается от „профессорской“ газеты „живостью, отзывчивостью, обилием сведений“ при „отсутствии сухости, черствости“. Речь идет о новом имидже либерального издания, приближающегося „к нашему идеалу газеты: независимой, живой, очень литературной, прогрессивной“»[940]. Этой же цели могло способствовать и приглашение экономиста А.И. фон Рутцена, писавшего в «Русских ведомостях». Его статьи, убеждал Дорошевич Благова, помогут «заинтересовать всю земскую Россию».

Ходили слухи, что Дорошевич был чрезвычайно ревнив к присутствию других талантов в «его газете», всячески «зажимал» их, вплоть до того, что каким-то авторам даже платили, отказываясь печатать написанное ими для газеты[941]. Но стало бы «Русское слово» самой большой, самой популярной российской газетой, если бы в ней не работали талантливые люди? Чего Дорошевич более всего не терпел — так это непрофессионального, безответственного подхода к делу. Что же до личных отношений, то в этой сфере он всегда был джентльменом: его деликатность, щепетильность, стремление помочь собратьям по профессии отмечали многие. Н. А. Тэффи запомнилось, как он «оглянулся» на нее «в очень тяжелый и сложный момент» ее жизни: «Он говорил долго, сердечно, ласково <…> Взял с меня слово, что если нужна будет помощь, совет, дружба, чтобы я немедленно телеграфировала ему в Москву, и он сейчас же приедет <…> Этот неожиданный рыцарский жест так не вязался с его репутацией самовлюбленного, самоудовлетворенного и далеко не сентиментального человека, что очень удивил и растрогал меня»[942]. И вместе с тем он был суров по отношению к бездарным подражателям, пытавшимся эксплуатировать его стиль на страницах «Русского слова». «Будьте добры, скажите г. Тардову, — писал он Благову, — что у „Р.С.“ уже есть один Дорошевич, ни полутора Дорошевичей, ни Дорошевича с четвертью ему не нужно». Присланный Тардовым фельетон «представляет собой карикатуру на меня. После этого мне стыдно даже писать короткими и прерванными фразами»[943]. Зато когда он видел подлинный талант, то, как правило, протягивал руку. Спустя многие годы, уже в эмиграции, та же Тэффи с благодарностью вспомнила о его поддержке: «Редакция очень хотела засадить меня на злободневный фельетон. Тогда была мода на такие „злободневные фельетоны“, бичующие „отцов города“ за антисанитарное состояние извозчичьих дворов и проливающие слезы над „тяжелым положением современной прачки“. Злободневный фельетон мог касаться и политики, но только в самых легких и безобидных тонах, чтобы редактору не влетело от цензора.

И вот тогда Дорошевич заступился за меня:

— Оставьте ее в покое. Пусть пишет, о чем хочет и как хочет. — И прибавил очень милые слова: — Нельзя на арабском коне воду возить»[944].

Непросто шло формирование редакции, коллектива журналистов, способных выпускать успешную, популярную, массовую, большую ежедневную газету европейского образца. Это был процесс, растянувшийся на годы. Проблема заключалась не только в том, что нигде в России не готовились журналистские «кадры». Опытных газетчиков можно было найти в разных изданиях. Требовалось создать абсолютно новый для российской газетной практики рабочий организм, профессионально заряженный на выпуск издания, в котором оперативная и разносторонняя информация играет ведущую роль. Своеобразная учеба, приобретение нового опыта шли в «Русском слове» по мере превращения его в того «газетного левиафана», о котором заговорили в обществе спустя несколько лет после начала реформ. С годами в «Русском слове» сложился коллектив сильных профессионалов, заведующих отделами, их помощников, секретарей редакции, в число которых входили В. А. Никольский, Н. Ф. Пономарев, М. А. Успенский, А. В. Руманов, Б. И. Сыромятников, С. И. Варшавский, А. Г. Михайловский, И. В. Жилкин, П. П. Потемкин, С. Т. Патрашкин, Н. В. Калишевич, Б. П. Брио, К. М. Даниленко, В. Е. Турок, А. Ф. Аврех, К. В. Орлов.

Дорошевич входил в детали, подробности редакционного быта, для него важны были нормальные взаимоотношения сотрудников, не только деловым, но и человеческим качествам которых давались выразительные характеристики в письмах к Благову. Когда он узнал, что Н. И. Розенштейн (одесский журналист, которого, по свидетельству Гиляровского, Влас перетянул сначала в «Россию», а потом в «Русское слово») «зажимает» сообщения парижского корреспондента газеты Е. Белова (Брута) с целью продвинуть на его место своего протеже, корреспондента «Одесских новостей» Левенберга, возмущению его не было предела. Принципиальными он считал вопросы оплаты труда сотрудников. Письма к Сытину и Благову пестрят указаниями, кому и сколько стоит платить. Он слишком хорошо знает газетную кухню, и потому здесь его опыт важен. И когда жизнь семьи того же Белова-Брута в Париже приобрела по вине редакции нищенский характер, он с возмущением писал об этом Сытину и Благову как о «гнусной истории», требуя восстановить справедливость и впредь платить ему достойное вознаграждение. В 1906 году он вновь напоминает редакции о заслугах Белова, показавшего себя дельным сотрудником, когда газета, еще не имея зарубежных представителей, по сути «отыгрывалась на его парижских корреспонденциях», когда его телеграммы из Портсмута о ходе российско-японских переговоров перепечатывались множеством иностранных изданий. Наступает реакция, и газете, поскольку на внутренние темы будет запрещено писать, «снова придется отыгрываться на парижских корреспонденциях». «И в такое время человек, способный, умеющий быть в курсе дел, вместо того чтобы писать, телеграфировать, совершенно разоренный мечется по Парижу, чтобы достать что-нибудь под квитанцию ломбарда на заложенный сюртук, пять франков, чтобы сварить сегодня суп». Дорошевич настаивает на том, чтобы «сохранить полезного сотрудника». Более того, он надеется, что, вернувшись в Россию, этот журналист, «живой, отзывчивый, подвижной, знающий постановку газетного дела в европейских редакциях, будет огромным благом для редакции»[945]. И далее он предлагает конкретный план помощи Белову, который, кстати, сотрудничал в «Русском слове» еще долгие годы.